Тайна дразнит разум

— Дело! Я первый подпишу.

— Еще, кто вчера был в клубе из ваших?

— Понял. Алексей Смыслов достанет выписку из протокола и приложит письменное показание — что и как, — Иван взглянул на часы. — Где ты был? Я искал тебя!

— Товарищ начальник, — улыбнулся историк, — я не мог не попрощаться с доктором философии…

— Смотри! Пучежский припишет тебе дружбу с идеалистом. Он уже звонил мне: «Коммунист Калугин принимал у себя дома буржуазного ученого». И наверняка, уже донес Клявс-Клявину. А тот — шефу в Питер. И пошла писать губерния!

— А ты на что?!

— Факт! Постою, — чекист проводил взглядом священника в черном облачении, с белой красивой бородой и перешел на басок: — Ты, дружище, помог нам и государству: наш враг, друг Вейца, покидает Россию нашим другом, полпредом. Сам Дзержинский похвалит тебя: нечисть можно выжигать кислотой, а можно и добротой. Будь!..

Мать, наверное, не ужинала, ждет сына. А он весь вечер глаз не спускал с «Вечернего соловья». Как ни юлил старый холостяк, как ни водил себя за нос, но самообман не его стихия:

— Мама, — признался он, садясь за стол, — я опять влюбился…

Глаза Анны Васильевны откликнулись светлой надеждой, а морщины губ — тревожным сомнением:

— Неужели в красавицу?

— Как же иначе, голубушка.

— Я не уродилась ни лицом, ни фигурой, а твой отец души во мне не чаял.

— А сама? Мужа-то какого выбрала, матушка?

— Какого?! — Старушка преобразилась, помолодела и гордо вскинула голову: — Красавца по всем статьям! Дочь помещика, дворянка, увивалась за ним как собачонка!

— Ага! — обрадовался сын, указывая вилкой на себя. — Я-то, честно говоря, весь в тебя!

Мать беспомощно опустила руки на передник, глазами показывая на дверь кабинета:

— Был звонок. Берегиня Яснопольская пригласила нас на свой концерт. Голос певучий, приятный, — она придвинула любимцу стакан сливок. — Я пойду. А ты?

— Не знаю. Как время, — ответил он притворно равнодушным голосом, горя любопытством. Он чувствовал, что мать недоговаривает: — А почему, собственно, актриса пригласила нас, незнакомых ей людей?

— Она была здесь. Мы чаевничали, беседовали. Она ученица Передольского. Знает тебя как придиру…

— Позволь! — перебил он старушку. — Зачем же приходила?

— Просила не говорить о ее визите. Но ты же знаешь мою слабость: какая мать скроет от сына такое! — Ее глаза полны счастливой прозорливости. — Меня не проведешь, она ворчала потому, что увлеклась тобой.

— Тебе почудилось, голубушка!

— Ой нет! Она восторгалась нашими собаками, твоей библиотекой, моим садом.

— Может, ей в гостинице тошно, ищет комнату?

— Она ищет себе учителя: завидует Глебу — готова следовать за тобой хоть на край света. — Мать вскинула ладони к глазам: — Синеглазка! Светлокудра! Не в эту ли красавицу ты влюбился?

— Мама! — смутился он. — Побойся бога! Она так молода!

— А знаешь, что Антонине Ивановне и восемнадцати не было, когда она доверилась Владимиру Васильевичу. И до сих пор верна ему!

— Умоляю! Замолчи! Профессор Передольский — кумир студенток! А я трижды обжегся! Хватит! — отнекивался старый холостяк наперекор своему блаженному состоянию…

Сын не помнит, ужинал он или не ужинал. Закрывшись в кабинете, он сел за письменный стол, склонил голову над малиновой тетрадью и бессмысленно уставился в одну точку, которая раздвоилась на два чудесных синих глаза.

«Вот так сходят с ума», — подумал он и прислушался: показалось, что за окном кто-то притаился.

Так мог поступить только Иван: не желая тревожить Анну Васильевну, он подкрался к окну в сумерках и сейчас сообщит то, о чем забыл сказать возле Белой башни: «Квашонкин и Берегиня вне подозрения».

За окном шорох усилился. По стеклу пробежала тень. Кто-то меж кустов сирени хрустнул сухой веткой. Неизвестный не спешил обнаруживать себя.

Старый холостяк подался к окну и вздрогнул: его обожгла невероятная, но желанная мысль: «Она!»

Любой нормальный человек может оказаться в ненормальном положении: такова диалектика жизни. И все же дико! В Стране Советов на восьмом году Октября участник революции, контрразведчик Красной Армии вынужден отсиживаться в кустах за вокзалом, чтобы в потемках войти в город, где он недавно возглавлял губком комсомола, где его ждет невеста и где надо во что бы то ни стало повидать старого большевика Калугина.

Он просился в командировку сюда, а его послали в Вологду, да еще предупредили: «Не вздумай завернуть на Волхов». Почему отказали? Откуда такое бездушие?

Не забылся разговор с Зиновьевым. Тот сказал: «Товарищ Ларионов, ты теперь инструктор Бюро ЦК Северо-Западной области. Рад повышению?» Не сразу ответил выдвиженец: от него ждут благодарности, дают возможность доказать свою преданность шефу, а он ответил честно: «Тоскую по Новгороду». Зиновьев помрачнел. Он хочет вернуть столицу на берега Невы, постоянно возносит Ленинград до небес, а его сотрудник вздыхает по дряхлому городу. В чем дело? Не без гордости Ларионов заявил, что на берегах Волхова сложился на редкость дружный коллектив, что там создается свой журнал «Ленинец», что там есть серьезные теоретики вроде Калугина. Фамилия новгородца возымела действие. Зиновьев вскинул брови и ухмыльнулся: «Сейчас в Новгороде новые люди. Калугин будет здесь, в комвузе. Я высоко ценю его критический ум. И ты сможешь ежедневно встречаться с тезкой».

Вот где пригодился опыт контрразведчика. За одну неделю Николай докопался до причины столь странной перестановки партийных кадров по всей Северо-Западной области. Зиновьев кровно заинтересован в том, чтобы на XIV съезде партии было как можно больше голосов за него: вот и ставит на выборные места своих ставленников. Новгородские коммунисты наверняка послали бы Калугина, председателя губернской Контрольной комиссии, старого революционера, с решающим голосом, а в Ленинграде таких, как он, много.

Наконец-то золотой купол Софии начал заметно тускнеть. Не дожидаясь густой темноты, бывший контрразведчик, рискуя быть опознанным, выбрал короткий и безлюдный путь. Надвинув на брови кепку, Николай не рыскал взглядом, как вор из боевика, а спокойно шел по земляной насыпи в сторону Троицкой слободы. Там они с другом Сашей Мартыновым недавно снимали комнатку рядом с калугинским домиком, и не раз друзья-соседи шли на работу вместе. «Старик», дивный рассказчик, в любой легенде докапывался до ее философского зерна. Сегодня надо успеть и в Антоново. В педтехникуме учится его любовь Нина Мельникова. Так случится, что сестра Нины выйдет замуж за Мартынова и друзья породнятся.

А вот и Белая башня. На Пролетарской улице женский голос ласково зазывал курят в сарай. Ближнего домика с голубыми наличниками не минуешь. Отсюда Мартынова конвоировали. Думая о суровой мере, Николай остановился перед знакомыми окнами и уже хотел вызвать добрую хозяйку, как за спиной услышал вкрадчивые шажки и умышленно не повернул головы.

В оконном стекле отразилась фигурка в кожанке, с портфелем в руке. Ларионов узнал Пискуна. А тот, подслеповатый, прошел и не поздоровался. Кажется, пронесло…

Откуда было знать, что встреча с Ивановым круто изменит жизнь Ларионова: за самовольный приезд в Новгород его отправят избачом в маловишерскую глухомань, за шестьдесят верст от железной дороги.

Пока беседовал с хозяйкой о Фуксе, новом жильце, сгустились сумерки. Не теряя времени, Николай отправился к зеленому домику, где жил его тезка. Калитка почему-то оказалась открытой. Прошмыгнув в палисадник, он не потревожил даже собак и меж кустов притаился, присмотрелся. В кабинете был один Калугин. И Николай осторожно ногтем клюнул стекло. В тот же миг, словно его ждали, распахнулись створки окна. На лице «старика» удивление и радость:

— Голубчик, надолго?

— На одну ночь, и то подпольно. — Гость передал старенький портфельчик в окно. — Мне еще в Антоново…

На нем темный костюм и темная кепка. Рост чуть ниже среднего, но сбит крепко. Подвижный, с бодрым светлым взглядом, сейчас он не торопясь сел на диван и устало кивнул на дверь: