Тайна дразнит разум

А на улице, широкой, прямой, он указал в сторону Антонова:

— Завтра к вашему берегу причалят ленинградскую баржу. Мобилизуй, дружок, техникумовцев и ребят из Дома юношества: помогите грузить старинные книги.

Во время погрузки я узнал, что коллекция Феофана Прокоповича и Амвросия Юшкевича полностью вольется в Публичную библиотеку, где она хранится и поныне.

Но меня не покидала тревога за учителя: я знал, что новый секретарь губкома хотел все «церковные книги» бросить в котел бумажной фабрики, а Николай Николаевич, спасая редкие древние сочинения, сорвал план сдачи макулатуры и тем самым навлек на себя гнев начальства. Как бы не случилось чего!

Давно позади Октябрьский штурм, битвы с беляками, экстренные операции Чрезвычайной комиссии, а срочные вызовы в губком бытуют. Направляясь в Кремль, он понимал, что разговор с Клявс-Клявиным хорошего не сулит. Тот не ведал, что Калугин использует канал ГПУ и свяжется с Луначарским. Старинные книги уже грузят на баржу. Еще казус: секретарь губкома взял под защиту Пискуна, а его разоблачили сотрудники губархива. Только что звонил Громов: факты коллективной жалобы подтвердились.

На лестнице губкома встретился Клявс-Клявин. Тот спешил в больницу к жене и наскоро распорядился:

— В моем кабинете тебя ждет инструктор из Ленинграда. — Он крепко пожал однополчанину руку: — Поздравляю! Тебе достался Комвуз. Рекомендация самого Зиновьева. Иди!..

Калугин с трудом отрывал ноги от ступеней, словно они смазаны липучкой. Так ловят мух. Его давняя мечта — преподавать философию. Двери Комвуза откроют при условии безоговорочного сотрудничества. Зиновьев не раз пытался перетянуть его, даже терпел критику.

Правительство выехало из Петрограда. Зиновьев занял огромный кабинет, обзавелся царским поваром и царским автомобилем. Калугин противопоставил Зиновьеву скромность Ленина. В дни угрозы Юденича Зиновьев запланировал сдачу Петрограда. Калугин назвал Григория паникером и попросился на фронт. Просьба была уважена.

После разгрома Юденича и Врангеля Калугин вернулся в Питер. Принимая у себя в кабинете фронтовика, Зиновьев так и заявил: «Ленсовет проводит свою линию, независимую от Москвы». Калугин возразил, но спор неожиданно оборвался: прострел в спине уложил контуженого тут же на диване. Григорий проявил заботу: отправил больного на знаменитый Старорусский курорт. «Как поправишься, — напутствовал он, — дай о себе знать».

Николай Николаевич дважды дал о себе знать: критическими разборами «Истории РКП» Зиновьева и его же книги «Ленинизм». Автор ухитрился не заметить в нашей промышленности ее последовательно социалистического характера, как это назвал Ленин. Ни на одно калугинское письмо Григорий не ответил.

В коридоре Калугина обнял «святой» Алеша. Он увлекался не только литературой, но и живописью:

— Завидую! Эрмитаж! Русский музей! И работа по душе!

Искренность, доброта Семенова всегда обескураживали Николая Николаевича — он и на сей раз промолчал…

Кресло ответственного секретаря заняла знакомая новгородка в зеленой гимнастерке. Дочь аптекаря заметно выделялась среди горожан пышной огнистой прической.

— Инструктор Зелуцкая, — представилась она и дымящей папиросой указала на стул с прямой спинкой. — Товарищ Калугин, почему вы, старый член партии, отказываетесь от руководящих постов?

— Я не отказывался, пока нас было мало, а теперь, голубушка, уступаю дорогу молодым. Имею право остаток жизни отдать призванию.

— Вы давно увлечены философией?

— Увлечение — не то слово: без диалектики я не жилец.

— Вы готовы читать курс диамата в Комвузе?

— Мое личное дело перед вами, — он шевельнул бледно-коричневую папку, лежащую на столе. — Нет специального образования.

— У вас есть то, чего не хватает красной профессуре: многолетнее изучение в подлинниках классиков философии. — Она ткнула окурок в пасть мраморного бульдога. — Есть печатные труды?

— Нет. Есть рукопись, возвращенная московским журналом.

— Почему?

— Моя «Логика открытия» не была подтверждена научным открытием, а диалектика — метод проникновения в тайны бытия.

— Вы все видите через призму диалектики?

— Ныне диалектика — руководство к действию, — ответил он, думая о том, что ее сестра Юлия мало говорит, но много делает. — Не так ли, голубушка?

Не разгадав думы собеседника, Рахиль утвердительно кивнула головой:

— И пример готов, — ее пепельные глаза изнутри затеплились огоньком: — Вы читали «Историю РКП» Зиновьева?

Диалектик уловил связь: положительный отклик на работу Зиновьева откроет ему дверь Комвуза.

— Товарищ Зелуцкая, я уже откликнулся письмом.

— И в чем суть его?

— Когда ведут корабль революции, смотрят не только на берега, но и на середину — на речные вешки, чтобы не сесть на мель. Не так ли?

— Вы имеете в виду политическую лоцию?

— Верно! Только ленинскую, а не ту, которую Зиновьев преподносит в своем учебнике, освещая хотя бы пятый год…

— А именно?! — вскинулась она коброй.

— Автор указал стратегическую цель — свержение царизма; указал тактическую — использовать либеральную буржуазию в борьбе с монархией, но он, заметьте, совсем упустил БЛОКИРОВКУ — союз рабочих с крестьянством. Исключить основного союзника — близорукость! Учебник издан трижды, а роковая ошибка не исправлена.

— Почему «роковая»? — усмехнулась она, доставая из пачки папиросу слегка подрагивающими тонкими пальцами.

— Голубушка, неисправленная ошибка переходит в уклон от ленинской линии. Григорий, вероятно, не получил моего письма?

— Получил, — она фыркнула никелированной зажигалкой. — И помнит вас. Доверяет вам статью. Ее ждут в центральной «Правде». — Ее красивая рука, с музыкальными пальцами, протянула рукопись: — Вот «Философия эпохи». Ваш профиль?

— Мой, голубушка. С удовольствием прочту…

— Только здесь, пожалуйста…

Зелуцкая вышла из кабинета, оставив дверь приоткрытой. В коридоре попискивал архивариус. Тот был у Зиновьева. Что плел монах? Ученик мог и предать учителя. Иуда и Христос — вечный конфликт…

Историк, разумеется, понимал, что Зиновьеву нужна не рецензия (подумаешь, отзыв краеведа), а документ ленинца, который наконец-то осознал, что после смерти Ильича ему следует сотрудничать только с зиновьевцами. В эту минуту новгородец хотел бы жить во Пскове.

Читая статью, историк сознавал необходимость открыто выступить против заговорщиков. Автор «Философии эпохи», утратив чувство меры, претендует на роль властителя дум ленинского масштаба. «Нет, не бегство во Псков, а псковская позиция на берегах Волхова, вот что!» — рассудил он, закончив чтение статьи.

В кабинет стремительно вошел Клявс-Клявин (от него пахнуло больницей). Острый взгляд латыша задел рукопись Зиновьева:

— Прочитал?

— Как самочувствие супруги?

— Благодарю за рекомендацию: Масловский — виртуоз, блестяще владеет скальпелем. — Он снова обратился к рукописи: — Отличное заглавие… «Философия эпохи»!

— Слишком претенциозно.

— Нет! Оно оправдано подзаголовком, — Александр Яковлевич взял рукопись и прочитал: — «В ожидании четырнадцатого съезда партии».

— Люди! Смотрите — какая глубоко продуманная платформа!

— Только так! — Латыш потряс рукописью: — Автор призывает к борьбе за равенство!

— Батенька, борьба за равенство — длительная борьба, а нам нужен мобилизующий лозунг.

— Разве это не мобилизация — даешь равенство?!

— Между кем? — Историк указал на окно, смотревшее через крепостную площадь на здание редакции. — Между наборщиком и безработным? Между кулаком и батраком? Между нэповским сыночком и беспризорником? Нет, друг мой, мы сейчас не имеем базы для ликвидации торгашей, мироедов. Мы пока не можем всех обеспечить работой. А тут крик о РАВЕНСТВЕ! Это не мобилизация, а дезорганизация. Лозунг Зиновьева не облегчит, а усложнит нам работу как в городе, так и на селе…