Словесное древо

облепленные грязью сапоги. Потом принес валенки, постель с подушкой, быстро

наладил мне в углу комнаты ночлег. Я благодарил, едва сдерживая рыдание, разделся и

улегся, — так как хозяин, ни о чем не расспрашивая, просил меня об одном -

успокоиться, лечь и уснуть. Когда я открыл глаза, было уже утро, на столе кипел

самоварчик, на деревянном блюде — черный хлеб... За чаем хозяин поведал мне

следующее: «Пришла, — говорит, — ко мне красивая, статная

Дорогая Варвара Николаевна, жалко, что послал Вам большое письмо, как получил

перевод в г. Томск, говорят, что это милость, но я вновь без угла и без куска хлеба.

Постучался для ночлега в первую дверь — Христа ради. Жилье оказалось набитой

семьей, в углу сумасшедший сын, ходит под себя, истерзанный. Боже! Что будет

дальше со мной? Каждая кровинка рыдает. Адрес: г. Томск, Главпочтамт, до

востребования.

Помогите, чем можете.

Прощайте.

Ваш дед Н. Клюев.

12 сентября.

219

женщина в старообрядческом наряде, в белом плате по брови: прими к себе моего

страдальца - обратилась она ко мне с просьбой — я за него тебе уплачу — и подает

золотой». Дорогая Надежда Федоровна, Вы поймете мои слезы и то состояние

человека, когда всякая кровинка рыдает в нем. Моя родительница упреждает пути мои.

Мало этого — случилось и следующее. Я полез в свой мешок со съестным, думая

закусить с кипятком, но сколько я ни ломал ногтей, не мог развязать пестрядинной

кромки, которою завязал мне конвойный солдат мешок. Хозяин подал мне ножик, я

стал пилить по узлу и вдоль рубца. Отлетела уцелевшая пуговка, а за ней из-под

толстой домотканной заплатки вылез желтый кружочек пятирублевой золотой монеты!

Вы мне писали, чтобы я пересмотрел свою жизнь. Я знаю, что за грехи и за личины

житейские страдаю я, но вот Вам доказательство того, что не меркнет простой и

вечный свет. Хозяин, ссыльный диакон с Волыни, скоро кончает срок своей ссылки,

поедет в Москву, — и, если можно, то зайдет к Вам с поклонами. Только рас-

спрашивать его не нужно. Если он почувствует внутреннее разрешение, то и сам

расскажет. Про такие явления нельзя говорить холодным, набитым лукавыми словами,

людям. Теперь я живу на окраине Томска, близ березовой рощи, в избе кустаря-

жестянщика. Это добрые бедные люди, днем работают, а ночью, когда уже гаснут

последние городские огни, встают перед образа на молитвенный подвиг. Ничего не

говорят мне о деньгах, не ставят никаких условий. Что будет дальше — не знаю. Уж

очень я измучен и потрясен, чтобы ясно осмысливать всё, что происходит в моей

жизни. Чувствую, что я вижу долгий, тяжкий сон. Когда я проснусь - это значит, всё

кончилось, значит, я под гробовой доской. Прошу Вас — потерпите еще немного, не

бросайте меня своей помощью по-человечески и по простоте Вашей. Моя Блаженная

мать небесным бисером отплатит Вам за Вашу хлеб-соль и милосердие ко мне

недостойному.

Томск — город путаный, деревянный, утонувший по уши осенью в грязи, а зимой в

снегах... Это на целую тысячу верст ближе от Нары-ма к России. На базаре можно за

деньги купить разную пищу: мясо 8 р., хлеб 1 р. 50 к., картофель 3 руб. ведро, нет

только яблок и никаких круп. Я чувствую себя легче, не вижу бесконечных рядов

землянок и гущи ссыльных, как в Нарыме. Айв Томске как будто бы потеплее, за

заборами растут тополя и березы, летают голуби, чего нет на Севере. Комнаты у меня

нет отдельной, изба общая с печью посредине. Приходится вставать еще впотьмах.

Приходят в голову волнующие стихи, но записать их под лязг хозяйской наковальни и

толкотню трудно. В феврале будет год моих скитаний, впереди еще четыре — но и

первый показался на столетие. Как живете Вы? Как Наумовы? Я писал им письмо, но

ответа не получил. Слезно прошу

Вячеслава о письме. Кланяюсь Мише. Как его искусстве? Мне это весьма

интересно. Сообщите, как живет Надежда Григорьевна, — я не знаю ее адреса, —

хотелось бы написать ей письмо. От Н<адежды> А<ндреевны> получил письмо и 50 р.

уже в Томске. Лучшие перлы из моих сердечных морей вплетаю в ее венец Сирин-

птицы. Поплакал я, когда прочитал в ее письме, что прекрасный Собинов отзвучал

навеки. Как мало остается красивых людей в нашей стране! Не могу оторваться от

письма, но так трудно говорить на бумаге. Простите. Не забывайте. Помогите, чем

можете. Адрес: г. Томск, переулок Красного Пожарника, дом № 12.

24 октября 34 г.

224. В. Н. ГОРБАЧЕВОЙ

1 ноября 1934 г. Томск

Дорогая Варвара Николаевна. Получил двадцать пять. Благодарю от всего сердца.

Живу в углу на окраине Томска у жестянщика-старика со старухой. Очень мучительно

на чужих глазах со своими нуждами душевными и телесными. Комнатки отдельной

220

здесь не найти, как и в Москве. Это очень удручает. Дрова сорок руб. возик. Везде

железные топки с каменным углем. Смертельно скучаю. Прошу о письме. Кланяюсь

земным поклоном. 1 ноября.

225. Б. Н. КРАВЧЕНКО

7 ноября 1934 г. г. Томск

Дорогой Боречка - волнуюсь невыразимо, что не могу получить ответа на свои

телеграммы и письма к вам. Прошу усердно, как только получишь это письмо —

отвечай. Ставлю Зинаиду Павловну в известность, что, не получая в продолжении

четырех месяцев ничего резонного на мою доверенность на вещи, я вынужден был

послать доверенность на имя другого человека, живущего в Москве близ того дома, где

я жил и где находятся мои вещи. Они свалены в сарай и мне пишут, что они

расхищаются, потому что это общий сарай для всех жильцов дома. Не зная, что делать,

я ухватился за возможность пристроить мое бедное имущество к доброму человеку,

благо он изъявил сердечную готовность помочь мне в моем горе, весьма жестком поло-

жении. Я теряю последние силы буквально от недоедания, быть может, удастся что-

либо продать, и мне перешлют сколько-нибудь деньжат. Я буду иметь возможность

платить двадцать руб. в месяц за конуру, и меня не выгонят на снег под 45-тиградусный

мороз. Морозы в 40° здесь начались с половины ноября, а я в лохмотьях, без валенок, о

которых умоляю Толечку, он мне обещал прислать валенки с калошами. Если же

возможно, то зашейте их в тряпку покрепче и пришлите. Мои условия по суровости

вам не могут быть понятны, но они ужасны. Умоляю о валенках! Вещи доверяю

Клычкову. У него большая квартира и если Толечка пожелает что-либо взять, то это

можно во всяк<о>е время. Лишь бы уцелело мое барахло и было вывезено из сырого

общего сарая. Конечно, половина вещей пропала, но что же сделать?! За тысячи верст я

бессилен этому воспрепятствовать. Деньги 20 рублей от Толи за октябрь мне переслали

из Колпашева в Томск. Он обещал высылать аккуратно каждый месяц 20 руб. В уплату

за комнату мне нужно знать, будут ли они высылаться в дальнейшем?

Освободится комната в январе, и я могу занять ее, если буду знать, что меня не

забудут этими двадцатью рублями. Какое было бы счастье уйти от чужих собачьих глаз

в свой угол!

Милый Боречка — отвечай! Найди возможность поставить меня в известность о

себе.

Кланяюсь со слезами.

Извести Ильюшину бабушку, что я от нее жду милый гостинец — посылочки, такой

же как и первый раз посылали в Нарым.

Сообщи ей мой новый адрес: г. Томск, переулок Красного Пожарника, изба № 12 —

мне.

7 ноября 1934 г.

226. В. Н. ГОРБАЧЕВОЙ

26 ноября 1934 г. Томск

Дорогая Варвара Николаевна, не знаю, как и благодарить Вас за заботы обо мне.

Кланяюсь Вам земным поклоном и умываюсь слезами. Прошу Вас не забывать меня

весточкой. Можно ли наведаться в Оргкомитете — передано ли во ВЦИК мое

заявление? Надо об этом по возможности чаще напоминать Комитету, потому что он