Словесное древо

месячную помощь, хотя бы на хлеб и воду? Напиши мне об этом! Раздобудешь ли ты

для меня что-либо теплое на зиму? Валенки, штаны ватные, варежки, портянки

бумазейные, шапку с ушами размер 15У2 вершков в окружности, шарф, рубаху

вязаную. (Теплое пальто мне обещали прислать из Москвы.) Но предупреждаю, не

обижай себя! Мне будет тяжело знать, что я для тебя обуза. Подумай об этом и обо всем

остальном — поговори с моими друзьями и т. п. Сообщи мне — следует ли мне

выслать тебе доверенность на мою квартиру и на всё, что в ней находится, или тебе это

трудно и тогда можно хотя бы Клычкову, у него теперь квартира в доме писателей и

места много?

Как бы хотелось пролить к тебе сердце свое, высказать, что накопил, но бумага

тоже, как жизнь, конечна. Буду ждать от тебя письма — оно будет для меня великой

радостью. Телеграмму я получил. Она мне очень помогла и укрепила душевно.

Прощай, дитятко! Будь счастлив. Пусть мое страшное несчастие научит тебя, как

нужно быть четким и бережливым к своей судьбе в жизни! Кланяюсь моим друзьям!

Кланяюсь тебе - единственному и незабвенному в жизни и смерти моей. Прощай!

Прости!

Колпашев, до востребования.

5 июня 1934 г.

199. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

10 июня 1934 г. Колпашево

Дорогая Надежда Федоровна! После четырех месяцев тюремной и этапной агонии я

чудом остался живым, и, как после жестокого кораблекрушения, когда черная пучина

ежеминутно грозила гибелью и океан во всей своей лютой мощи разбивал о скалы

корабль — жизнь мою, — до верха нагруженный не контрабандой, нет, а только

самоцветным грузом моих песен, любви, преданности и нежности, я выброшен

наконец на берег! С ужасом, со слезами и терпкой болью во всем моем существе я огля-

дываюсь вокруг себя. Я в поселке Колпашев в Нарыме. Это бугор глины, усеянный

почерневшими от непогод и бедствий избами. Косое подслеповатое солнце, дырявые

вечные тучи, вечный ветер и внезапно налетающие с тысячеверстных окружных болот

дожди. Мутная торфяная река Обь с низкими ржавыми берегами, тысячелетия

затопленными. Население - 80% ссыльных - китайцев, сартов, экзотических кавказцев,

украинцев, городская шпана, бывшие офицеры, студенты и безличные люди из разных

концов нашей страны — все чужие друг другу и даже, и чаще всего, враждебные, все в

поисках жранья, которого нет, ибо Колпашев давным-давно стал обглоданной костью.

Вот он - знаменитый Нарым! - думаю я. И здесь мне суждено провести пять звериных

темных лет без любимой и освежающей душу природы, без привета и дорогих людей,

дыша парами преступлений и ненависти! И если бы не глубины святых созвездий и

потоки слез, то жалким скрюченным трупом прибавилось бы в черных бездонных ямах

199

ближнего болота. Сегодня под уродливой дуплистой сосной я нашел первые нарымские

цветы - какие-то сизоватые и густо желтые, — бросился к ним с рыданием, прижал их

к своим глазам, к сердцу как единственных близких и не жестоких. Они благоухают,

как песни Надежды Андреевны, напоминают аромат ее одежды и комнаты. Скажите ей

об этом. Вот капля радости и улыбки сквозь слезы за все десять дней моей жизни в

Колпашеве. Но безмерны сиротство и бесприютность, голод и свирепая нищета,

которую я уже чувствую за плечами. Рубище, ужасающие видения страдания и смерти

человеческой здесь никого не трогают. Всё это — дело бытовое и слишком обычное. Я

желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в

Колпашеве. Недаром остяки говорят, что болотный черт родил Нарым грыжей. Но

больше всего пугают меня люди, какие-то полупсы, люто голодные, безблагодатные и

сумасшедшие от несчастий. Каким боком прилепиться к этим человекообразным,

чтобы не погибнуть? Но гибель неизбежна. Я очень слаб, весь дрожу от истощения и от

недающего минуты отдохновения больного сердца, суставного ревматизма и ночных

видений. Страшные темные посещения сменяются областью загробного мира. Я

прошел уже восемь демонических застав, остается еще четыре, на которых я

неизбежно буду обличен и воплощусь сам во тьму. И это ожидание леденит и лишает

теплоты мое земное бытие. Я из тех, кто имеет уши, улавливающие звон березовой

почки, когда она просыпается от зимнего сна. Где же теперь моя чуткость, мудрость и

прозорливость? Я прошу Ваше сердце, оно обладает чудотворной способностью

воздыхания. О, если бы можно было обнять Ваши ноги и облить их слезами! Сейчас за

окном серый ливень, я навьючил на себя все лохмотья, какие только уцелели от

тюремных воров. Что будет осенью и бесконечной 50-градусной зимой? Временно или

навсегда, не знаю, я помещен в только что отстроенный дом, похожий на дачный и в

котором жить можно только летом. Углы и конуры здесь на вес золота. Ссыльные

своими руками роют ямы, землянки и живут в них, иногда по 15-ть человек в землянке.

Попасть в такую человеческую кучу в стужу считается блаженством. Кто кончил срок и

уезжает, тот продает землянку с печкой, с окном, с жалкой утварью за 200-300 рублей.

И для меня было бы спасением одному зарыться в такую кротовью нору, плакать и не

на пинках закрыть глаза навеки. Если бы можно было продать мой ковер, картины или

складни, то на зиму я бы грелся живым печужным огоньком. Но как это осуществить?

Мне ничего не известно о своей квартире. Нельзя ли узнать и написать мне, что с нею

сталось? Хотя бы спасти мои любимые большие складни, древние иконы и рукописные

книги! Стол расписной, скамью резную и ковер один большой, другой шелковый,

старинной черемисской работы, а также мои милые самовары! Остальное бы можно

оставить на произвол судьбы. В комоде есть узел, где хранится плат моей матери,

накосник и сорочка. Как это уберечь?! Все эти вещи заняли бы только полку в Вашем

шкафу. Но что говорить об этом, когда самая жизнь положена на лезвие! Продуктов

здесь нет никаких. Продавать съестное нет обычая. Или всё до смешного дорого.

Бутылка жидкого водяного молока стоит 3 руб. Пуд грубой, пополам с охвостьем, муки

100 руб. Карась величиной с ладонь 3 руб. Про масло и про мясо здесь давно забыли.

Хлеб не сеют, овощей тоже... Но что нелепей всего, так это то, что воз дров стоит 10

руб., в то время как кругом дремучая тайга. Три месяца дождей и ветров считаются

летом, до сентября, потом осень до Покрова, и внезапный мороз возвещает зиму. У

меня нет никакой верхней одежды, я без шапки, без перчаток и пальто. На мне синяя

бумазейная рубаха без пояса, тонкие бумажные брюки, уже ветхие. Остальное всё

украли шалманы в камере, где помещалось до ста человек народу, днем и ночью при-

бывающего и уходящего. Когда я ехал из Томска в Нарым, кто-то, видимо, узнавший

меня, послал мне через конвоира ватную короткую курточку и желтые штиблеты,

которые больно жмут ноги, но и за это я горячо благодарен. Так развертывается жизнь,

200

так страдною тропою проходит душа. Не ищу славы человеческой, ищу лишь одного

прощения. Простите меня, дальние и близкие! Всем, кому я согрубил или был неверен,

чему подвержен всякий, от семени Адамова рожденный! Благословляю всякого за

милостыню мне, недостойному, ибо отныне я нищий, и лишь милостыня — мое

пропитание! Одна замечательная русская женщина мне говорила, что дорого мне

обойдется моя пенсия, так и случилось, хотя я и не ждал такой скорой развязки. Но

слава Богу за всё! Насколько мне известно, расправа с моей музой произвела

угнетающее действие на лучших людей нашей республики. Никто не верит в мои

преступления, и это служит для меня утешением. Если будет милостыня от Вас, то

пришлите мне чаю, сахару, если можно, то свиного шпику немного, крупы манной и