Словесное древо

кости. Если тебе нравятся, то возьми себе и кушай, а мне пошли похуже. Ковер

расстели себе под ноги, они стоят ковра, только ковер боится чернил и лаков. Картины

возврати куме и Сергею Алексеевичу. Но всё это не к спеху. Главное - получить по

доверенности и кое-что продать мне на пропитание. Конечно, всё, что тебе нравится -

всё твое и нераздельно. В одном из писем я просил тебя сходить к Софье Викторовне

— попросить ее о помощи мне — что ей удобней, ведь профессор был к нам так добр!

Поговори с ним — он выдаст удостоверение, что я болен истерией в тяжелой форме. Я

у него лечился много лет.

Нужно бы поговорить с Коленькой — не может ли он прислать мне занавес в окно,

на зиму потеплее - размер 4 ар<шина> на три, если больше, то лучше. Окно было бы

закрыто и меньше дуло — ведь всё равно девять месяцев придется сидеть круглые

сутки с огнем, так что оконный свет ни при чем. Прошу и молю о письме: где ты

провел лето, как? И что написал? Если можно, пришли фотографии со своих работ!

Кланяйся Васильевскому острову, всем, кто меня знает или спросит. Если Зин<аида>

Павл<овна> увидит мою пенсионную книжку, то пусть приберет ее и спросит о моей

пенсии — в кассе, что не доходя Зоологического сада, если идти с Кудринской площади

вниз, на левой руке. Я думаю, что я могу получить за февраль по май. Это очень важно.

Еще раз простираю к ногам твоим сердце мое, обливаюсь слезами и прошу не оставить

милостыней! Мужай, крепни, мое прекрасное дитятко. Унесу в могилу твой образ, твой

аромат. Одно жаль, что не угодно Провидению, чтобы ты закрыл мне глаза в час

смертный. Часто я утешал себя этим. Умру, в лучшем случае, в тесном бревенчатом

больничном бараке, в худшем — под нарымской пургой, и собаки обглодают мои кости.

И это не гипербола, а самое простое и никого здесь не волнующее явление. Прощай.

Прости. Торопись с весточкой. Почта здесь ходит месяцами, а с осени до саней будет

всё прекращено. Кланяюсь твоей маме, папе, Борису — кто у него родился? И кто кум?

Где Витон? За ним долг сто руб. Теперь бы мне в час его возвратить. Прощай, дитятко!

Долгим рыданием-воем покрываю это письмо. Прощай. Прости! Н. К. Доверенность

посылаю вторично!

207. С. А. КЛЫЧКОВУ

12 или 13 июля 1934 г. Колпашево

Дорогой брат и поэт, получил твою телеграмму из Новосибирска — благодарю за

нее и за твои хлопоты. Денег и посылки еще не получал (сегодня 13-ое июля). Жду от

тебя письма. Прилагаю при сем два моих заявления, которые и прошу лично передать

по назначению. И немедля спешным письмом сообщить мне дословно — всё, что ты

услышишь и увидишь. В таких бедствиях, как мое, люди продают своих детей в

рабство, чтобы спасти хотя бы малое что. Земно тебе кланяюсь и целую ноги твои,

плача кровавыми слезами, — потрудись без шума и без посторонних глаз и ушей -

вручить мои заявления по назначению. Если же ты поделишься ими с кем-либо за-

207

ранее, то знай, что провал обеспечен, ибо сейчас же всё попадет в кружало 25 —

Тверской бульвар и оттуда по всей Москве. Особенно постараются разные поэтические

звезды. Говорю это со всей тревогой и серьезностью. Также нужно не завалять

заявления, а приступить к делу немедля, чтобы мне ответ получить до наступления

зимы, когда Нарым отрезан на девять месяцев ото всего мира. С ужасом жду зимы. Я

— нищий, без одежды и без хлеба. Умоляю Владимира Кириллова подарить мне

оленьи пимы и шапку, которые он привез с Большой тундры. Они у него всё равно

погибнут от моли и полной ненужности. Поговори с ним, не волоча времени. Это было

бы моим спасением от 60-гр<адусной> нарымской зимы.

Пимы и шапка — укупорки не потребуют — завернуть покрепче в газеты, зашить в

тряпку и послать мягкой Ценной посылкой. Только непременно Ценной, иначе может

потеряться. Посылка идет с Москвы месяц, письмо 15-17 дней. За всякий кусок, за

каждый рубль простираю к твоим ногам сердце свое. Лучше всего, если бы ты сам взял

у Кириллова помянутые вещи и потрудился лично выслать. Мне большого труда стоило

разыскать сносной бумаги и написать эти заявления. Бумаги здесь нет. Прошу тебя и о

ней. Также нельзя ли достать хинина из Кремлевской аптеки от малярии. Это страшное

явление не минет меня - оно здесь повально. Умоляю об этом! Прощай, прости! За

грубость, но не за холод сердца, ибо такого греха перед тобой я не знаю. Прощай,

милый и любимый! Кланяюсь Варваре Николаевне, благословляю Егорушка. Завещаю

тебе в случае моей смерти поставить на моей могиле голубец — в хмурой нарымской

земле. Я, как голодающий индус, каких видел на страницах «Нивы», — и не узнать

теперь. Очень ослаб. Весь поседел, кожа стало буро-синей и растрескалась, как сухая

земля. Пришли мне «Мадура» в изд<ании> Академии. Если вышло что Васильева -

тоже. Сходи на Гранатный - вниз к моим соседям — узнай, что с моей квартирой, и

сообщи мне. Я ничего не знаю и не слышу. О получении этого письма телеграфируй. С

трепетом буду ждать ответа. Отнесись, умоляю тебя, посерьезней — к этому своему

благороднейшему труду! Горячо целую. Безмерно скучаю. Долгим рыданием покрываю

это письмо. Не забывай милостыней: скажи и другим про это.

Прощай, мой прекрасный брат.

12 июля 1934 г. Н. Клюев.

При личном свидании с Михаилом Ивановичем лучше всего было бы, если бы ты с

первых же слов сам вслух прочитал ему мое заявление, а потом уже подал ему. Это

очень важно. Нельзя ли поговорить с Молоковым, или со Шмидтом, или с матерью

Дмитрова, наконец с Верой Фигнер. Все эти люди меня знают. И аудиенции не

пришлось бы ждать.

208. А. Н. ЯР-КРАВЧЕНКО

24 июля 1934 г. Колпашево

Ты просишь написать о моей жизни. Я, кажется, в каждом письме описываю ее.

Относятся ко мне люди несчастные очень хорошо, зовут все дедушкой и по-звериному

жалеют. Начальство же здешнее весьма хорошее. Начальник опер-сектора, его

заместитель совершенно культурные люди и как-то досадно, что все они забиты в

глушь Нарыма, хотя бы могли быть чрезвычайно полезными даже в Москве. Начальник

Шестаков так прямо сошел с тех обаятельных и волнующих старинных гравюр,

которые нам оставила французская революция. Вот бы с кого написать тебе портрет!

Он похож на беркута, когда тот сидит на синей скале и зорко глядит в туман ущелий.

Помощник его — красавец, с бледным, кипящим силой и страшным психическим

напряжением лицом, мне чрезвычайно нравится. Есть оригинальные монголы. Помесь

тунгусов с великороссами очень привлекательна, агатами глаза с косинкой, стальными

волосами. Женщин здесь я не видел прекрасных — всё какая-то мелочь белобрысая.

208

Колпашево - стоит на р. Оби. Река на тысячи верст, шириной в разлив до шести

верст, теперь версты полторы или меньше песчаные косы, низкие берега, покрытые

ивняком. Один берег повыше, на нем сосновая и кедровая тайга. По воскресеньям

базар — молоко, масло, яйца, рыба, мясо, ягоды, творог, картошка, мука, квас, лук

зеленый -это всё есть. Имей я рублей двести в месяц — я бы был сыт по горло. Но за

всё лето, т. е. за два месяца я позволил себе купить только два литра молока. Масла и

рыбы еще не пробовал и позабыл их вкус. 50 руб. в месяц хватает только на хлеб и на

тарелку хлёбова в столовке и то один раз в день. Всё это очень печально. Если бы

издать поэму! Напечатать ее в журнале рублей по 8-ми за строку. Какое бы было

счастье! Я бы купил отдельную избушку с печкой кирпичной, с полом - содержал бы ее

в чистоте - ты ведь знаешь как я люблю обиход и чистоту! Всё мечтаю об этом.

Неужели не удастся? Как ты думаешь? Поговори с Сорокиным — нельзя ли выцарапать