Путь к женщине (сборник)

  -- Ты меня уважаешь? -- спросила она задумчиво, строго, низким голосом.

  -- Очень! -- воскликнул он пламенно. -- Очень! Я пре­клоняюсь пред тобой!

  -- А это ничего, что ты на бульваре меня нашел, с бульва­ра меня подобрал?

  -- О, это такая ерунда, такие пустяки! Я ведь тебе говорю, что я все сознаю, все понимаю!

   Она жадно и как-то дико схватила в обе руки его голову, долго глядела ему в глаза, точно смотрелась в зеркало, потом принялась преданно целовать его в лоб.

IX

   Через два дня после этого она пришла к нему и, не садясь, странно скользнув глазами в сторону, заговорила с тревожным вздохом:

   -- Ну-с...

   Он, не приглашая ее садиться, с недовольным лицом под­нялся ей навстречу и раздраженно оборвал ее словами:

  -- Зачем ты сегодня пришла? Почему ты явилась днем раньше? Ведь сегодня четверг, а по расписанию свидание у нас должно быть в пятницу!

  -- Погодите. Не горячитесь. Сейчас все узнаете. Сядьте. Успокойтесь.

   Он сел на стул, впился в нее снизу вверх глазами, она молчала секунду, а ему показалось час, и непонятный страх вдруг пронизал его всего. Он даже забыл сказать ей, когда она сама без приглашения садилась в кресло, чтобы она сняла шляпу, боа, пальто, перчатки.

   -- Прежде всего скажу, что я не для того пришла, -- холодно, гордо, надменно начала она. -- Я официально пришла. Я пришла вам объявить, что с сегодняшнего дня я больше не любовница ваша и вы не любовник мой. Мы свободны! Сидите, сидите, не волнуйтесь, это уже бесповоротно. Ничто не может заставить меня изменить мое решение. Вот возвращаю вам деньги, которые я взяла у вас в прошлый раз авансом, за месяц вперед. Тут немного не хватает, истратила на своих девочек, потом когда-нибудь верну...

   Больших усилий стоило Шурыгину подавить в себе отча­янный, нечеловеческий стон. Он побледнел, встал, наморщил лоб, закусил губы, подошел к Вале, дрожащими руками попытал­ся снять с нее шляпу, боа...

  -- Что? Что? Что такое случилось? -- недоумевал он.

  -- Пустите! -- не давала она снимать с себя ничего. -- Все равно не останусь! Между нами все кончено! Пустите!

   Его вдруг охватила бешеная страсть, такая, какой он еще никогда не испытывал. Все' исчезло для него, весь мир исчез, существовала только одна она. Валя.

   Вне себя от страсти, от ревности, он обнимал ее, осыпал поцелуями, раздевал...

   Она убегала от него, он с шипением гонялся за ней, прыгал через мебель, ловил. Когда настигал ее, она кричала, он закрывал ей рукой рот.

  -- Так, без ничего, все равно не отпущу!

  -- Значит, насилие?

  -- Да, насилие!

   Минут пятнадцать они боролись. Потом она сдалась.

   -- Ам... ам... ам... Что-о, другого себе нашла? Другого нашла? Другого?..

   -- Ничего подобного. Если бы нашла, тогда бы прямо сказала, согласно нашего... "регламента".

   И еще никогда не отдавались они таким бурным, таким без­заветным, таким бесстыдным ласкам, как в этот раз! И настала ми­нута, когда от чрезмерного утомления оба они зарыдали навзрыд...

  -- Что?.. -- с торжеством смотрела она на его слезы, словно глазам своим не веря, что это его настоящие, неподдель­ные слезы, крепко держа перед собой его покорную, безволь­ную, как бы телячью голову,-- Плачешь?.. Плачешь, мой сквер­ный, мой толстый бородач?..

  -- Валечка, неужели ты всерьез хотела бросить меня?

  -- Конечно, всерьез! И не только хотела, а и теперь хочу! -- пытала она его и мучила. -- Это я с тобой осталась только ради последнего раза, на прощание!

  -- Но отчего?.. -- снова заныл он и завозился на посте­ли. -- Но почему?.. Объясни причины!..

  -- А-а-а! Уже "почему" и "причины"! Но ведь ты сам настаивал на том, чтобы "любая сторона" могла рвать связь "без объяснения причины"! Ты, ты, ты на этом настаивал!

   Вид у бухгалтера был жалкий, пришибленный, расплывчатый, кисельный, она крепко держала его голову за уши, как держат за ручки суповую миску, ворочала ее и туда и сюда и с наслаждени­ем говорила ему прямо в лицо, точно без счета плевала в глаза:

   -- Хитрец, хитрец, чтобы не сказать больше... Хитрец, ты думал, что если женщина малоразвитая и глупая, то она и в любви глупая... Ошибаешься, милый... В делах любви самая глупая женщина умнее самого умного мужчины... Тут у нас есть такое чутье, какого у вас нет... И ты думаешь, я тогда не понимала, зачем тебе так понадобилось это "без объяснения причин"!.. Отлично понимала... Этим пунктиком ты, конечно, заранее приготавливал для себя лазейку, через которую однажды без хлопот мог бы от меня улизнуть... Ну что ж, Бог с тобой, это твое дело... Но только я не такая жестокая, как ты, я жалею тебя и свои "причины" открою тебе... Я две ночи не спала, прежде чем окончательно решилась на это... Ты, конечно, подозреваешь, что я богатого себе нашла... Нет, ничуть не бывало... Слушай же, в чем дело... Ты для меня ясен, весь ясен, я вижу тебя насквозь, женщине мужчину нетрудно видеть насквозь... И я знаю, что рано или поздно ты бросишь меня... Ты не перестаешь засматриваться на других женщин, ты всех их мысленно примеряешь к себе, как, стоя перед витриной магазина, мысленно примеряют к себе дорогие шляпы, шикарные ботинки, ты не засматривался на других и не примерял их к себе только в нашу "медовую неделю"... Что, хорошо я тебя раскусила, сластолюбец ты этакий?.. И ты, несомненно, скоро найдешь себе другую, более интересную, более блес­тящую, чем я, нищенка, ведь не забывай, что у тебя на руках деньги, пайки, возможность посодействовать устроиться на службу... Ты скоро бросишь меня, а я так привыкаю к тебе, так привязы­ваюсь к тебе... И вот, чтобы не оказаться брошенной тобой, я сегодня сама бросаю тебя... Первая!.. Этак мне меньше при­дется страдать от разлуки и легче будет перенести наш раз­рыв... Ведь в любви для самолюбия сторон очень важно, иногда важнее самой любви, кто кого бросил: он ее или она его...

  -- Я все-таки тебя немножко не понимаю, Валечка, -- шумно вздохнул Шурыгин. -- Ты что, и сейчас думаешь рвать нашу связь, и сейчас, и сейчас?

  -- А конечно. Я же тебе говорила, что это я только так с тобой сегодня осталась, пожалела тебя на прощанье.

   Он опять потянулся к ней с ласками, начал умолять ее хотя бы на время отложить свое решение, хотя бы еще немно­жечко продлить их связь...

  -- Ага-а! -- вскричала она. -- "На время"! "Немножеч­ко"! Вот видишь, ты какой! За "навсегда", за "много" ты сам не ручаешься?!

  -- Конечно, не ручаюсь. А ты разве ручаешься, а ты раз­ве можешь быть уверенной, что завтра же не встретишь кого-нибудь лучше меня?

  -- Мне не надо лучшего! Мне надо тебя!

   После долгого спора она согласилась взять обратно свое решение о разрыве.

  -- Значит, Валечка, ты моя?

  -- Твоя.

  -- Ам... ам... ам...

   Они лежали в постели и, во избежание новых ошибок в будущем, подробно разбирали свои прошлые отношения. Припоминали нанесенные друг другу вольные и невольные оби­ды, случаи недостаточного внимания к себе, бестактности, грубости.

   -- Это, конечно, мелочь, Павлик, но тоже очень характерная для эгоизма мужчины, -- вспоминала Валя. -- Помнишь, когда мы с тобой ехали к тебе в первый раз на санях, какие ты тогда сулил мне золотые горы: и мануфактуры, и подошвенной кожи! Я уже не говорю о монпансье... Но ты, пожалуйста, не подумай, что я вымогаю у тебя, я от тебя теперь ничего не возьму, мне только хочется спросить у тебя: где же та твоя хваленая "мануфактура" и та "подошвенная кожа"? А между тем я знаю, что у тебя есть спрятанное и то и другое, и это в то время, когда мои три дочки ходят разутые, раздетые? Это я говорю, конечно, между прочим...

  -- Ох, -- вырвался вздох у Шурыгина. -- Опять "три доч­ки"! Как это скучно! Всю жизнь избегал иметь собственных детей, прибегал к разным медицинским средствам, а тут... Вот что: чтобы покончить с этим, приходи ко мне завтра засветло, я разыщу и дам тебе что-нибудь из мануфактуры и кожи.