Путь к женщине (сборник)

   -- ...Я уже все свои тряпки продала, какие можно было продать, совсем раздела себя, -- нервным, звенящим, мученически-веселым голоском быстро тараторила она и медленно рвала в руках то там, то здесь крепкий хороший носовой платочек. -- Теперь мне осталось только одно: выходить замуж!

   Шурыгин деланно рассмеялся.

   -- Нет, правда, чего вы смеетесь! Найдите мне богатого жениха, ха-ха-ха! Неужели не найдется такого мужчины? Находят же как-то другие! Я молода, здорова, недурна собой... Ха-ха-ха! До чего я дошла! А ехать домой к себе в провинцию я не хочу, я хочу учиться, работать, а это возможно только в Москве. Я решила жить или в Москве, или нигде! Мне девятнадцать лет, а когда мне будет сто девятнадцать, тогда я поеду "отдыхать" в провинцию. Я так рада, что вырвалась оттуда. Кто увидит теперешнюю Москву, тот не вернется в теперешнюю провинцию.

   Она суетилась и болтала все в таком роде.

   А Шурыгин сидел и, угнетаемый тяжкой страстью, следил налитыми глазами за всеми движениями и изгибами ее не­жного тела, как паук следит за жужжащей поблизости мухой: кувыркнется в его паутину или же пожужжит и улетит в пользу другого какого-нибудь паука.

  -- Я-то найду вам человека, -- слушая ее, подавленно и трудно повторял он и с нечеловеческой силой зажимал в руке и ломал на все стороны свою красивую пружинистую боро­ду. -- Я-то найду...

  -- Ну найдите! Слушайте, помните, вы обещали!

   Истязая свою бороду, Шурыгин взвешивал наличные об­стоятельства. Конечно, эту Наташу с той Валей даже сравни­вать нельзя. У этой все в будущем, а у той все в прошлом. Эта только еще собирается расцветать, а с той уже осыпаются листья. Та брюнетка, эта блондинка, а блондинка лучше, добрее, это даже установлено статистикой... Но, помимо всех этих бес­численных плюсов, которыми располагала Наташа, у нее было и еще одно неоценимое преимущество. Она живет в этой кону-рочке одна, ход к ней отдельный, и если он с ней сойдется, то для сеансов любви он к ней станет ходить, а не она к нему. А это для мужчины очень важно. Если женщина ходит к мужчи­не, то мужчина должен терпеть ее присутствие, как бы противна она ему ни была; и по миновании надобности в ней не выго­нишь же ее из дому сразу, неловко, обидится, рассердится, вов­се откажется приходить. А когда мужчина приходит к женщине, то в случае, если она в тягость ему своей ограниченностью, он волен уходить от нее, когда вздумает, хотя бы сейчас же по окончании акта любви, то есть через какие-нибудь четверть часа. Четверть часа каждую женщину можно вытерпеть. На свою же Валю он тратит слишком много драгоценного времени, зачем-то завел глупый обычай каждый раз пить с ней чай, сидеть, разговаривать. Гораздо умнее было бы за это время само­му пройтись, погулять по свежему воздуху, зайти в кино.

   Шурыгин подумал, придал себе сдержанный вид и в самых приличных выражениях предложил Наташе свою любовь и свою посильную материальную помощь.

  -- Первое-то мне не очень нужно, -- смутилась Наташа, синие ее глаза сделались черными, и почему-то она так устави­лась ими в его слишком роскошную, слишком волосатую бороду, как деревенские суеверные люди смотрят в пучину глубокого омута. -- Но если второе без первого нельзя, -- продолжала она, -- тогда я, конечно, принуждена согласиться. Я ведь знаю, чего вы хотите. Что ж, немного раньше, немного позже, не с одним, так с другим, какая разница! Да и кто узнает, вы же не побежите всем об этом рассказывать, да и вообще, какая этому цена, какой-то "невинности", разве в этом главное, все это ерунда и чепуха, одни женские предрассудки, мамины выдумки, и я уже сама не понимаю, что болтаю... Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Вот наговорила! Слу­шайте-ка, гражданин! -- вдруг сказала она совсем другим тоном, мучительным, надрывным, и сощурила на бороду своего гостя панические в искорках глаза. -- А нельзя так, чтобы вы, вместо всего этого, просто по человечеству, взяли и нашли мне какую-нибудь службу? Знаете, по товариществу, по дружбе! А я бы ваш портрет всю жизнь на груди своей в медальоне носила и всю жизнь всем бы рассказывала, что вот, мол, нашелся один чело­век. Может, вашим знакомым нужна дешевая прислуга? Я умею и стирать, и полы мыть, и ухаживать за ребятами, и, главное, я на все согласна, на любые условия, лишь бы удержаться в Москве, потому что я чувствую, я знаю, что если я теперь уеду в провин­цию, то я уже никогда не выберусь оттуда. Ну что? Можно?

  -- Нет, -- тяжело и отрицательно помотал головой Шуры­гин. -- Теперь это трудно, теперь не такое время, сами знаете.

   Настала короткая пауза.

   И хозяйка и гость были глубоко смущены.

   -- Тогда пусть так... как говорили, -- слово за словом, шепотом проронила Наташа, опустив лицо.

   Шурыгин медленно вздохнул.

  -- Конечно, -- тихо и осторожно заговорил он, поглаживая себя по округлым коленям. -- Конечно, я не смею, да и не желаю заранее хвалить вам себя. Но когда вы узнаете мой характер и мое все...

   -- Характер характером, -- грубо и болтливо перебила она его с прежним беспокойным, нервным смехом. -- А бородищу-то эту вы снимите сегодня же, чтобы я ее больше не видела, тогда я посмотрю, какой вы такой. А теперь за вашей бородой я как-то не различаю вас самого, она пугает меня.

   И Наташа с дрожью взметнула косами и дернула вверх плечиками нахмурясь.

  -- Для вас сниму! -- тоном торжественного обещания воскликнул Шурыгин, крепко сжимая в руке бороду. -- Для вас все сделаю! Любой каприз!

  -- Это не каприз, -- не согласилась Наташа.

   Он сидел, она не могла сидеть, стояла, без нужды бегала, вертелась, глядела в окно, точно все еще ожидала откуда-то спасения.

  -- И наряд ваш как-нибудь освежите, -- приглядывалась она к нему сбоку, как сквозь сон, и робкая, и смелая.

  -- У меня костюм плохой? -- удивился Шурыгин и улыбнулся.

  -- Он не плохой, но он как-то так, знаете, лоснится. Точно вы изъездили на нем все столы всех канцелярий и вам уже сто лет. Одним словом, сделайте так, чтобы как можно меньше походить на бухгалтера. Хотя на первое время.

  -- Это можно. Я сделаю.

   Наташа озабоченно сдвинула бровки и подумала, о чем бы еще не забыть ему сказать.

  -- Послушайте, -- улыбнулась она и в первый раз внима­тельно посмотрела на округлость всех его линий: -- А отчего вы такой... жирный?

  -- Такая должность. Служу в Центросоюзе. Там у нас все есть, и конфектная фабрика. Вы тоже поправитесь, если поживете со мной.

  -- У вас все плывет, колышется, похудеть нужно! -- серди­то приказала она ему.

  -- Хорошо, -- сказал бухгалтер. -- Я похудею. Когда не­много поживу с вами.

  -- "Бухгалтер"! Ха-ха-ха! "Бухгалтер"! Неужели все бух­галтеры такие? Ха-ха-ха!

   Она истерически захохотала, замахала руками, взметнула в воздухе обеими косами, закружилась на месте, упала лицом в подушку.

   Она лежала на беленькой постели, колотилась, хохотала и рыдала.

   Неслышно и мягко, как кот, подошел сзади к ней Шурыгин и осторожно, со страхом и сочувствием, обвил ее руками за талию. На лице его изобразилось блаженство.

   Наташа тотчас же рванулась, вскочила с постели, отбро­сила назад косы, убежала от Шурыгина прочь, согнулась вперед, прижалась спиной к подоконнику.

  -- А этого нельзя! -- сказала она. -- Еще рано!

  -- А когда же? -- тихо спросил Шурыгин и остался стоять на месте с умиленно раскрытым ртом и протянутыми вперед порожними руками, из которых только что выпорхнуло начало счастья.

  -- После. Потом.

   И она сквозь новый припадок смеха к чему-то опять ука­зала рукой на его бородищу.

   -- Тогда я сейчас же полечу к парикмахеру.

   И он, схватив шапку, заспешил к выходу.

   Она отправилась его провожать длинным лабиринтом тем­ных хозяйских коридоров, от пола до потолка заваленных ста­рым пыльным хламом, от которого пахло мышами и собачьим пометом.

  -- Наташечка, значит, когда можно прийти к тебе оконча­тельно? Сегодня вечером, когда обреюсь, можно?