Между двух стульев

"Художник долго смотрел на яблоко и нарисовал его. Вместо одного яблока стало два. Художник перевел глаза на часы и нарисовал их. Вместо одних часов стало двое. Когда Художник нарисовал все, что было в доме, он вышел на улицу. Там он нарисовал улицу - и вместо одной улицы стало две. Художник прожил долгую жизнь и успел нарисовать все, что было в мире. Так вместо одного мира стало два. Люди не знали, что делать с этим вторым миром, и назвали его Искусством".

Второй мир, Искусство... Мир, существующий бок о бок с нашим, соприкасающийся с нашим, порожденный им. Яблоко от яблони, говорят, далеко не падает. Верно ли, что так? Наше яблоко далеко укатилось: в такие пределы, где его не узнают @ и гадают - яблоко? мандарин? арбуз? дыня?..

И вроде бы, все знакомо, а незнакомо. И вроде бы, те же улицы, те же дома, да не те. И вроде бы, те же люди - такие же, как мы с вами, ан - нет. Что мы знаем о них? Да выходит, совсем мало. Настолько мало, что у каждого есть возможность представить их себе по-своему - и не ошибиться... или ошибиться - кто тут судья! и никогда не знать: ошиблись мы или нет, и никогда не узнать этого. Что же - автор? Автор, вечно скрытный и лукавый, искоса поглядывает на нас: всяко, мол, бывает - и так бывает, и эдак бывает. А бывает, что бывает сразу и так и эдак или не так и не эдак. Вот и пойми его поди!..

Да знает ли он сам-то, о чем пишет? Если же не знает зачем пишет? А мы зачем - читаем?.. Может быть, неважно это: знает, не знает?! Одного не знает - другое знает: большее. Что же большее, чем жизнь? Другие жизни! Те, о которых мы и представления не имеем - вообще не подозреваем, что они есть. А они есть, эти возможные жизни, возможные миры. Они причудливы, они непонятны. Иногда нам кажется, что в них все так же, как у нас, иногда кажется, что не так. Но "не так" - всегда, что бы нам ни казалось.

Об этом знал Александр Грин, придумавший странньй мир и населивший его странными людьми. Зурбаган, Лисс... Ассоль, Грей... Нет таких городов и имен таких нет, Но что проку, если есть на на карте города, описанные иным каким-нибудь писателем, и имена его героев мы встречаем на каждом шагу? Да никакого проку нет от этого, потому что равно и города, и имена - другие! И упаси вас задержаться в таком вот книжном городе дольчем позволил автор... С вами начнет твориться такое, чего никогда не могло бы твориться в реальном городе с тем же названием. Город запутает, обманет, одурманнт вас, бросит на произвол судьбы и даже не вспомнит о том, что вы ходили по этим мостовым и глядели на эти здания. И жители города не смогут понять вас, станут глядеть странно и пройдут мимо, пожав плечамн: "Да кто это? Разве мы были когда-нибудь знакомы?"

- 45

...В этом городе прекрасных миражей,

где действительность не знает, что ей делать,

было столько уже разных виражей

на мостах и мостовых заледенелых!

Появлялось божество из-за угла,

и два призрака владели нищей нишей,

и судьба моя меня подстерегла

львиной мордой, неожиданно возникшей...

Это было - я не помню на каких

длинных улицах без всякого названья

и в каких-то переулочках глухих,

где встречались вы не с нами, мы не с вами,

где к утру уже от жизни кочевой

и от жизни вообще - такая жаласть!

вдруг совсем не оставалось ничего,

сновиденья - и того не оставалось!

Неважно, кто из нас написал это,- важно другое: вы навсегда чужой в этом городе, и если даже вас вовлекают в авантюру, сущности которой вы никогда не поймете, как не узнаете никогда, чем заняты одни герои, пока автор описывает других.

Нет более опасного заблуждения, чем уподобление книжной действительности - действительности реальной. Хитрые реалисты придумали массу способов, чтобы заставить нас принять одну за другую, сбить с толку правдоподобием.

В конце концов огромными тиражами начали выходить очень правдоподобные книги, искусно имитирующие ситуации, в которых бываем мы с вами. Мы хохочем или заливаемся слезами но вот что странно: эстетической эмоции мы при этом можем и не испытывать.

Да, нам смешны герои, да, нам жаль их, но и то и другое переживание может совсем не отличаться от переживаний по поводу невзгод нашего соседа по лестничной площадке. А эстетическая эмоция - тоньше: в ней, например, к переживанию добавляется еще и сожаление или радость по поводу того, что так не бывет. Эстетическая эмоция, по меньшей мере двупланова, а по большей мере...

И если вынуть из эстетической эмоции представление о том, чего не бывает,- если вынуть из нее, другими словами, представление об условности, то зачем брать в руки книгу? Можно просто выйти на улицу и псмотреть вокруг: смеха и слез будет предостаточно. Но вот возвышающего нас смеха и возвышающих нас слез...

А взять да описать несколько часов нашей жизни, следуя только правде, ни на шаг не отступая сторону,- не будет ли это немножко скучновато?

Ведь когда мы начинаем пересказывать какой-нибудь случай,

- 46 мы волей-неволей украшаем его несуществующими подробностями - и потом не помним, что из рассказанного нами было на самом деле. Можем ли мы вообще рассказать о чем-нибудь так, как это и было на самом деле? Психологи утверждают, что - нет. И, осудив Бояна вещего ("аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мысию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы"), не так же ли точно - "по замышлению Боянови"! - поступил и сам автор "Слова о полку Игореве", изукрасив повествование множеством причудливых и в конце концов условных деталей?

Глава 8  _ 1 ЛОТО НА ЛЕТУ

Как ни странно, бегущему Петропавлу удалось догнать Летучего Нидерландца без особого напряжения: летел тот с такой же скоростью, с какой люди обычно ходят, и, кстати сказать, на очень небольшой высоте, а именно на высоте роста Петропавла. Оценив эти достоинства полета Летучего Нидерландца не слишком положительно, Петропавел разрешил себе задать вопрос вслух:

- Простите, если Вы летаете на такой высоте и с такой скоростью, зачем Вы вообще летаете?

Летучий Нидерландец остановился, некоторое время повисел без движения, неторопливо рассмотрел Петропавла и неточно процитировал: