Словесное древо

последнего большака знаменитой Даниловской обители иже на реце Выге у понта

Океяна-моря, а принадлежал он Андрею Денисову - списателю книги «Поморские

ответы». Письмо называется ико-нопоморское. Складень подписной одинаковой

графьёй со всеми имеющимися на нем подписями. Обыкновенный прием у антикваров

— охаять вещь — пустив в ход свой авторитет — оповестить об этом и любителей,

которые все у них на счету, а потом через десятые руки, якобы простачка, вырвать у

разочарованного владельца -вещь за дешевку. Я напишу в Москву одному человеку,

который в свое время хотел у меня купить этот складень. Если он придет к Вам с моим

письмом — то покажите складень — получите деньги, не задерживая переведите их

мне. Да порядитесь - чтобы деньги были уплачены зараз, а не по частям. А не то ведь

вечно около предметов искусства наслаивается множество разновидных мнений, а это

может затормозить выплату. Уж потрудитесь! Зловеще, но для меня не неожиданно —

рассказали Вы об Анатолии, он пьян призрачным успехом, до первого пинка, до

первого испытания, котор<ое> для него может оказаться громовым ударом и поразить

насмерть. Еще немного и его путь упрется в пулю или в цианистый кали. Не первого

такого встречаю я на своем веку. Ужасаюсь и содрогаюсь и за это обольщенное дитя!

Ничего я от него не прошу. «Правду говорят: не спеши волчонка хвалить, дай зубам у

серого вырасти. Слётыш, материно молоко на губах не обсохло, а клони перед ним

седую голову!» «Не от сильного, не от могучего, не от знатного, от властного - от

своего выкормка терплю предательство и поношение!» «Ему расти, мне же малитися!

Что ж? Господня воля!.. Благо ми, яко смирил мя оси Господи! Да это что? Трын-трава!

Знали бы Вы сердце мое, ведали бы думы мои сокровенные!» «Как Волги шапкой не

вычерпать, так и слез моих не высушишь!»... Поневоле вспомнишь Патапа Мак-симыча

Чапурина и Алешку Лохматого. И сивушек ему Максимыч подарил, и одел в бархат, и

бородой щеки ему, как кровному да родимому, ластил, ан вот что получилось!

Свирепая душа поромоновского токаря сказалась. Ежовую щетину и бархатом не

241

укроешь! Прошу Вас при встрече с Толей и виду не показывать, что Вы знаете мое

душевное землетрясение и что его модная фигура пока мне одному в подлинности

понятна! Как Вы узнали Обухову? Продавайте всё, что можно и что покупают. За всё

буду глубоко благодарен! Здоровье мое всё хуже. Боли в области живота здешние врачи

объясняют язвой желудка, — которая быстро увеличивается. Сердце не дает покоя,

особенно ночью. Я скоро и тяжко устаю от ходьбы. Жилище мое без тишины — с 5

часов утра до 10—11 ночи. Слава Богу, что огромный вшивый лишай, занимавший

часть шеи, плечо и половину живота, очистился. Это для меня большое облегчение.

Одним словом, преувеличивать нечего, — кой-что пережито и кой-чему я научился

и многое понял. Особенно музыку. Везде она звучала - и при зареве костров

инквизиции, и когда распускается роза. Извините меня за эти известные строки! До

Прощеного Воскресенья бабы и мужики — соседи по избе всю неделю пили и дрались,

сегодня же, к моему изумлению, все перекланялись мне в ноги, стукая о пол лбом:

«Прости, мол, дедушка, что тебя обижаем!» И я всем творил прощу. Весь этот народ —

сахалинские отщепенцы, по виду дикари, очень любят сатиновые, расшитые татарским

стёгом рубахи, нежно розовые или густо пунцовые, папахи дорогого каш<е>мира с

тульёй из хорошего сукна, перекрещенной кованым серебряным галуном, бабы любят

брошки «с коралловой головой», непременно в золоте — это считается большой модой

— и придает ценность и самой обладательнице вещи. Остячки по юртам носят на шее

бисерный панцырь, с огромным аквамарином посредине; прямо какая-то Бирма! Спят с

собаками. Нередко собака служит и подушкой. Избы у всех обмазаны изнутри, тепла

ради, глиной и выбелены. Под слоями старого мела — залежи клопов. В обиходе

встречаются вещи из черненой меди, которые, наверное, видели Ермака и бывали в

гаремах монгольских каганов. Великое множество красоты гибнет. Купаясь в речке

Ушайке, я нашел в щебне крест с надписанием, что он из Ростова и делан при князе

Владимире. Так развертывается моя жизнь в снегах сибирских. Покоя нет. Всегда под

угрозой, что тебя отправят в Бере-зов или на Чукотский полуостров. Хотелось бы

умереть под широкой весенней березой, когда еще клейкий пушок с листочков не съели

тундровые вихри, и чтобы в тоненькую дудочку наигрывала отходную лазоревая

птичка. Об этом мое моление к вечным звездам! Обыкновенно при переброске

ссыльные посылают телеграммы своим ближним, и те хлопочут перед Верховным

Прокур<ом> об оставлении. Если Вы, дорогая Варвара Николаевна, получите от меня

такую весть, то от моего великого несчастия прошу Вас — сходить тогда в

Камеру Прокурора - объяснить ему, что я уже был в Нарыме, теперь в Томске, и что

я и так скоро умру, так как непоправимо и тяжко болен! Но всё это немедля ни на час

после телеграммы, ибо на сборы времени не дается. Заявление во ВЦИК я вышлю

отдельно. Что делает Журавиный Гость? Как живет? В Томске есть кое-кто из милых и

тоскующих по искусству людей, но я боюсь знакомиться с ними из опасения, как бы

наша близость не была превратно понята. Приходил ко мне юноша с лирическими

великолепными стихами, но так как стихи были сплошь лиричны, по музыке, чувству,

краскам и славу изумительны, но я не сказал о них правды, а послал поэта в местную

газету, чтобы он был ближе к жизни. Очень меня волнует судьба Васильева, не знаете

ли Вы его адреса? Видели ли Вы что-либо из живописных работ у Толи? Не

припомните ли, какими словами он вспоминал меня? Он мне ничего не пишет, и адреса

его я не знаю. Очень бы хотелось написать Осипу Эмильевичу, но его адреса я тоже не

знаю. Что выдающегося в поэзии? Я ничего не вижу, а газет не читаю, ибо столичные

нужно покупать где-то и каким-то особым уменьем, а в местной — всю местное. Тепло

ли у вас в новой квартире? Каков Егорушко? Чай, уже ходит и говорит? Несмотря на

бездо-мье и отсутствие уединения, сердце мое полно стихами. Правда, все они не

записаны, а хранятся в арсенале памяти и тихо радуют меня: видно, кое-что осталось и

242

для меня в жизни. Простираюсь сердцем на Нащокинский. Кланяюсь Вам земным

поклоном. Посылку с носильными вещами получил. Все они не мои — все сгнили.

Купили только в особый ларек, где принимают утиль. Один пиджак оказался покрепче,

— я его продал отдельно за 15 рублей. Было Вам беспокойства с этой посылкой! Как

Вас благодарить, не знаю. 2-го февраля мой печальный юбилей: исполнилось два года

моего изгнания...

249. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

Наголо марта 1936 г. Томск

Дорогая Над<еж>да Федоровна - примите мое приветствие и земной поклон за

милосердие Ваше. На последний перевод 70 руб. я написал Вам подробное письмо. На

Ваши вопросы, в чем я нуждаюсь, — тяжко нуждаюсь в обуви, нет брюк на весну и

лето, шляпы, верхней рубахи или пиджака и вообще белья. Если можно с Артиста — то

я бы переделал по себе. Шляпа с его головы мне в самый раз. Мне не в чем выйти в

театр, а он здесь очень хороший, и главные роли на р<еджость. Не <осу>дите. Жизнь

Вам и крепость!

250. В. Н. ГОРБАЧЕВОЙ

<Очнулся> как от летаргического сна, <дорогая Вар>вара Николаевна. Четыре

ме<сяца был прико>ван к постели: разбит параличом и совер>шенно беспо<мо>щен.

Отнялась <левая рука> и нога, и левый глаз закрылся <несколько слов утрагено>

сослать в Туруханс-кий край <несколько слов утрагено> мои не выдержали, к тому же я