Кукук

Записали меня также на Kunstwerkstatt. Рисую картинки и объясняю терапевту, что нарисовал и почему. Среди пациентов — та женщина, чьи картины мне понравились в отделении 4.1. Теперь она рисует акварелью кору деревьев. Любое обращение к ней она воспринимает как агрессию и грубо огрызается. Её все побаиваются.

Здесь же я встретил Ралуку. Она ожила и с ней теперь можно общаться. Она не любит рисовать, хотя рисует очень интересно. Ей больше нравится болтать с пациентами по всяким пустякам. Она, как и дед Розенберг из 4-го отделения, многолетний клиент больницы, знает здесь всё наизусть. Занятия приелись, общение ещё нет. Фрау Диттмар, кунст-терапевт, пытается её уговорить что-либо сделать. Ралука тут же пускается в описание того, что ей хотелось бы нарисовать, какими красками, подражая какому художнику. Она болтает-болтает, болтает забавно и весело, но рисовать не начинает. Когда же её уже начинают «тыкать носом в лист бумаги», обложив красками, кисточками, банкой с водой, она просит разрешить ей сделать паузу и попить кофе. У фрау Диттмар опускаются руки…

Михаэль, которого я знаю по третьему отделению, рисующий километры абстракций, вместе с делом рассказывает практикантке о своих психозах. Однажды он очнулся в Риме…

— Стою перед фонтаном Дю Треви.

— И…

— Ну, т.е. я был у себя дома в Ганновере, а тут вдруг стою на улице Рима. Как я там очутился, я не помнил совершенно. В кошельке было достаточно денег, чтобы купить билет и вернуться назад в Германию.

— Не понимаю, как такое возможно.

— Я прилетел в Рим на самолёте, в кармане был билет.

— Но получается, что вы сами поехали в аэропорт, купили его…

— Да. И из аэропорта добрался в центр города. Но я этого вспомнить не смог. Провал в памяти.

— Удивительно.

— Хуже было в другой раз. Тогда я оказался в Париже. Была зима, и я был в одной рубашке, денег с собой не оказалось.

— Господи!

— Пришлось искать посольство, там мне дали денег на обратный билет.

— Без всяких проблем?

— Да, конечно, но я потом выплатил им всё обратно.

Михаэль — интеллектуал, поэтому-то его крышу и сносит в сторону великих городов.

Коллекции лучших работ пациентов нашей клиники мог бы, думается, позавидовать не один музей. Я регулярно наведываюсь в комнату, где она размещена, и выстаиваю там с четверть часа с чувством горькой зависти. Таких вещей мне не создать, я ещё не настолько свихнулся.

В очередной раз пересмотрел «Кукушку», а также «Making of» к ней.

Скачал из интернета текст романа Кизи. Улыбался, находя характерные для набивки текста ошибки. E-Book «Над кукушкиным гнездом» был именно набит вручную, а не отсканирован и распознан FineReader'ом.

Вот характерные примеры невнимательного прочтения с оригинала:

— Насколько я понял, мистер Макмерфи[119], раньше психиатры вами не занимались?

— Мак-мер-фи, док.

из оригинала:

«You’ve — it seems — no other psychiatric history, Mr. McMurry?»

«McMurphy, Doc.»

Мир принадлежит сильным, мой друг! Ритуал нашего существования основан на том, что сильный становится слабее[120], пожирая слабого.

из оригинала:

This world… belongs to the strong, my friend! The ritual of our existence is based on the strong getting stronger by devouring the weak.

Если на процедуры не скупятся, человека можно превратить в подобие мистера Элвиса[121], которого вы видите у стены.

из оригинала:

Enough of these treatments and a man could turn out like Mr. Ellis you see over there against the wall.

Удивляюсь исчезновению самолёта. Того, что летал над моей историей. Он пропал… Заболел?!.

Коллекционер

«Я знаю, что я для него такое. Бабочка, которую он всю жизнь мечтал поймать. Помню, когда я впервые встретилась с Ч.В., он говорил, что коллекционеры — самые отвратительные из всех живущих на земле скотов. Он, конечно, имел в виду тех, кто коллекционирует произведения искусства. Тогда я его не поняла, я подумала, он просто стремится шокировать Кэролайн — и меня заодно. Но он, разумеется, прав. Коллекционирование — это антижизнь, антиискусство, анти — все на свете».

Джон Фаулз «Коллекционер»

Первой моей пародией на коллекционирование были спичечные коробки, превращённые в солдатиков. Их я помню по отдыху с родителями в Коктебеле в начале 80-х. На юге, выброшенные коробки, оставались сухими и не испачканными, нежели в питерских широтах. Их можно было собирать и тут же пускать в дело. Коробок выдвигался наполовину, и на выдвинутом днище рисовалась рожица солдата. Помню, что насобирал их безумное количество за те несколько недель, что мы провели на курорте. Родители не разрешили везти их домой, мне пришлось закопать свою армию в саду участка, где мы снимали комнату. Я надеялся вернуться сюда на следующий год и поиграть с ними дальше.

Потом начались марки. Это увлечение длилось у меня лет пять. Я собирал марки с изображениями животных. Тратил на эту страсть все сбережения и много времени. Ездил на угол Литейного и Разъезжей в магазин филателистов. Там ко мне подходили мужики и предлагали марки, которые никогда не доходили до прилавков магазинов. Они назывались жучками. Мы шли в соседнюю парадную дома, и я улетал там на небеса. Жучки доставали свои альбомы, в которых я искал себе новинки. Мне хотелось скупить всё, но столько денег у меня не было. Приезжая домой я сталкивался с проблемой размещения марок в своих альбомах. Далеко не все коллекции можно было красиво расставить, я очень много времени тратил на их позиционирование. Часто было так, что я вынимал на кровать все имеющиеся в наличии марки и брался за композицию с нуля.

В какой-то момент, будучи уже в старших классах школы, я к этому делу остыл. Впоследствии мне удалось продать всю коллекцию за какие-то гроши, лишь бы от неё избавиться.

Началась перестройка. Почти все газеты и журналы стали публиковать статьи о музыке и музыкантах, о которых до этого было не принято писать. С этого момента началась вторая крупная фаза коллекционирования. Я стал собирать эту музыкальную критику и подшивать её в папки. К тому времени я учился в институте или, скорее сказать, много прогуливал. Был избыток свободного времени. Уходил с утра якобы на учёбу, но вместо этого ехал в город ходить по кинотеатрам, музеям, находил себе места, где можно было бы посидеть с книгой, бродил по магазинам в поисках очередной периодики. В какой-то момент я перестал их читать, т.к. в них писалось одно и тоже и забросил свою страсть. Выбрасывать это добро было жалко, и я отвёз его на дачу. Там оно и сгинуло.

На очереди появились компакт-диски. Я неожиданно увлёкся российской рок-музыкой и бардами. Я стал скупать всё имеющееся в отношении следующих музыкантов: «Аквариум», «ДДТ», «Кино», «Пикник», Александр Башлачёв, «Наутилус», Майк Науменко, Высоцкий, Галич, Окуджава, Визбор, Валентина Пономарёва…

В Германию я выехал с первой сотней дисков. Потом их набралось около пятисот. Уже из Германии я пополнился Умкой, Ольгой Арефьевой, «Аукционом», «Звуками Му», «Нолём»…

Опять-таки в какой-то момент остыл. В интернете уже можно было скачивать музыку в mp3. Плюс к тому сотни неизданных записей.

С интернетом связано моё последнее коллекционирование. Я увлёкся чтением. Открыл для себя кладези электронных библиотек. Стал читать значительно больше, нежели бумажного чтива, стал читать разнообразнее.

Теперь я более не коллекционер. Я веду неофициальный сайт — архив текстов Эдуарда Лимонова, а также собираю публицистику нескольких других авторов, но это уже не коллекции. Это всего лишь безболезненное увлечение. Это уже чистое пользование, нежели складирование. Здесь я тружусь без особой страсти, уже не готов отдать то последнее, чтобы поймать свою новую бабочку. Коллекционирование перестало быть болезнью. Это очень здорово. Здорово, потому что коллекционирование — ужасная болезнь для самого коллекционера. Она отравляет его жизнь и жизнь его близких.