Кукук

Реальный заработок — это видеоклипы российской попсе, от которой по-прежнему тошнит нещадно. А так как, как признаётся Ринат, он сильно подсел на идею полнометражного мультяшного кино, то ничего иного уже делать не хочет. Приходится работать лишь в силу обстоятельств.

Позвонила Танька, его жена, владелица теперь уже домика с бассейном. Она жаловалась на Рината: за то, что тот увёз её в Штаты, а сам ошивается в Питере. Ей же всё время хочется в Питер. Из-за младшей же дочери, которая заканчивает школу, приходится жить в Америке. Ринат на это ответил, что ему хочется жить в Эл-Эй, а приходится торчать здесь.

Стала расспрашивать меня о моей Татьяне, ругать меня… Мол, плюнь на всё, ты ещё молодой. Какие твои годы. Я сказал, что стойко придерживаюсь другой точки зрения. Пусть хоть все вокруг разведутся, я хочу быть лишь с одной дивчиной и баста, чтобы мне там не говорили обратного. Сам себе дурак. Танька сказала, что позвонит «моей».

Она спросила: Так ты из-за Татьяны вернулся в Питер?

Я: Ну, а из-за чего же ещё?!

Она: А от себя-то не убежишь.

Я: Да, Таня, мне это уже говорили…

Это, к сожалению, правда. Но как быть иначе, я не знаю. Мечусь из стороны в сторону. Все варианты плохи. Остаётся лишь их смена. Разнообразие.

Новый мультик, если проект состоится, будут делать аж в трёх городах одновременно: в Питере, Киеве и Николаеве. Работы года на полтора. И я вот подумал, а не втянуться ли мне в его процесс. Надо будет попробовать. Если получится, то всяко лучше, нежели все эти: выше по штативу, ниже по лучу, правее, шторки, фильтры… Но это пока наивные планы. Я лишь предполагаю, а… Скорее всего, я уже по части анимации дисквалифицирован.

Я тут в прошлых письмах расхвастался снегом. А его и нет больше ни фига. Россия тырит погоду у Германии. А было бы лучше — наоборот. Теперь у нас тут сухо и тепло.

Я хохотал как безумный, бредя по набережной домой и решив-таки на ходу почитать «Постановление», что мне выдали в суде с реквизитами банка, на чей счёт я должен буду перечислить штраф за участие в Марше Несогласных. Я остановился на пешеходном переходе и стал ждать зелёного сигнала светофора. Здесь все ходят и на зелёный, и на красный, но я ещё на красный не научился. Смотрел на этот светофор и вспомнилась мне вот какая сценка из первых дней моей работы на студии.

Дениска-светотехник, рассказывавший мне о том, чем же таким интересным живет киношное сообщество, повёл меня как-то смотреть на «очень стрёмную наклейку», на которой была изображена, как он выразился, «девочка с писюном». Пошли смотреть. Круглая наклейка зелёного цвета с фигуркой внутри. Абстрактный рисунок. То, что Денис принял за «писюн», было рукой девочки. Дизайн был знаком мне по Германии. Эта фигурка была разработана для берлинских светофоров. Там есть ещё один вариант — мальчик в шляпе… Опять-таки с писюном-рукой. Кто был в Берлине, тот знает, о чём я. Я посмеялся и разочаровал своего приятеля. Это не писюн, Дениска, не хуй, не хуище, не елда, ни что-либо в этом духе, это всего лишь рука. Тогда он повёл меня к другой машине и попросил перевести то, что было у неё на борту. Dachbedekungen и прочие кровельные услуги, перечень услуг…

Когда мы в первый раз устанавливали кран для камеры, ребята попросили меня перевести им инструкцию для пользователей. Я перевел. Среди прочего было сказано о том, что в нетрезвом виде к крану лучше не подходить. Ребята сказали, что было бы гуманнее эти строчки невнятно промычать… Ни к чему им такая информация. Сами знаете — почему.

Когда к концу подошел очередной проект, наша бригада отказалась от празднования его окончания со всей съёмочной группой. Просто все эти мудаки — режиссёр, оператор, главный художник, часть администрации… — заебали окончательно. С ними было противно работать. Из-за них не хотелось работать. Не хотелось ничего придумывать, ничем помогать. На съёмочной площадке каждый раз была отвратная атмосфера.

Работая с гениями типа Бронзита, чувствуешь себя равным в рабочем процессе, хотя ни о каком равенстве и мечтать не приходится. С Ринатом аналогичная ситуация. Эти мастера тянут за собой своих работников, а не презирают их, как это было на сегодняшней «Панораме». Быть одним из «светиков» было приятно, быть одним из съемочной группы — противно.

Маме 60

Она несколько недель к ряду готовилась к своему юбилею. Всё сама. Я пытался предложить ей свою помощь, но мама от неё каждый раз отказывалась. Она считает себя единственной хозяйкой на кухне.

Пришли близкие друзья. Начался классический русский день рождения с литрами водки и бесконечными тостами.

Я думал, что посижу полчасика за столом и затем пойду лазать по интернету. Один из друзей, Олег Исаев, очередным тостом посчитал нужным выпить за, так сказать, детей, т.е. за меня, единственного маминого сына. Он стал говорить, что ничего не знал — мол, всех моих бед — мама ничего никому не рассказывала… Я начал плакать. Не смог удержаться. После этого я уже не замечал вливаемой следующими тостами водки и почувствовал в какой-то момент, что перебрал и мне пора освежиться.

Я вышел из-за стола и пошёл в комнату отчима, сел там за компьютер. Голова от водки закружилась так, что я с трудом видел то, что было на экране монитора. Почти что вслепую я прервал связь с интернетом и лег на кровать. Заснул.

Проснулся я оттого, что весь рот и вся носоглотка наполнились рвотной массой. Я не успел развернуться и свесить голову с кровати. Всё вылилось тут же на кровать. Второй позыв. С трудом приподнявшись, я высвободил свой желудок уже удачнее — за борт. Грохнулся назад. Голова уже не кружилась, но я лежал пластом, абсолютно обессилев. Зашла мама и сказала, чтобы я перебирался на свою кровать. Я был не в состоянии сказать, что натворил тут чудес, рот не открывался. Мама, убирая с праздничного стола, заходила пару раз с просьбой встать и освободить отчиму кровать. Я лежал дальше. В очередной свой приход она заметила лужи блевотины, в которых я плавал: Господи, а этот тут облевал всё!

У меня нет сил даже устыдиться. Телом я не владею.

Мама: Вставай, и иди в свою кровать!

Потом я услышал мамин голос уже из гостиной: Один нажрался, другой облевал всё!

Отчим (пьяным голосом): Кто облевал? Я не могу встать. Лёша! Лёша, помоги мне встать!

Мама (зло): Сам вставай!

Отчим: Я не могу.

Мама: Нечего так было нажираться! Каждый раз одно и то же.

Это точно. Сколько таких сцен было за всё мое детство. К утру мама отойдёт.

Отчим: Лёша! Помоги встать! Лёша!

Я лежу с вырубленным телом, ужасно болит голова, но отчего-то очень весело. Позор, а тем не менее…

Пытаюсь встать. Не могу. Так же как и отчим, лежу в тисках у тела. Оно не слушается. Я ещё никогда в жизни так не напивался.

Мама (отчиму): Вставай-вставай!

Отчим: Не могу. Помоги!

Мама: Я в последний раз тебе помогаю. Не встанешь сам, я тебе помочь не смогу.

Отчиму не подняться. Мама бросает его и прибирается дальше.

Отчим: Лёша! Помоги! Не могу встать. Нога не слушается. (сам себе) Сейчас. Сейчас. Надо собраться. Нет, ничего не получается.

Что толку, если он сейчас встанет?! Доберётся до своей кровати и плюхнется в мою блевотину…

Я встаю рывком и как есть — быстро иду в направлении своей кровати. Падаю на неё пластом. Заходя в комнату, замечаю отчима. Он сидит за столом, уронив на него голову.

Засыпаю. Просыпаюсь от того, что отчим своим ходом тащится к себе. Никаких охов с его стороны, значит, мама уже прибрала за мной.

Мутит от запаха блевотины. Но снять рубашку я не в силах. Будем терпеть.

На следующий день я проснулся с дико низким давлением. Голова не болела, но кружилась как накануне.

В комнату зашла мама. Я хотел извиниться за своё вчерашнее свинство, но вместо этого выдал: Доброе утро! Я вчера перепил…

Мама: Да, Лёнчик тоже.

Вот так вот. Даже не извинился. Отчего-то не смог. Испортил маме юбилей и не извинился. Прошу прощения здесь. Мама, извини! Я свинья.