Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Опять все перекрестились и зашевелили увядшими губами:

— Непостижимы, Господи, дела Твои!

— Боже, прости нам прегрешения наши!

Лохтина встала, возвела очи горе и стала вещать:

— Истинно говорю вам: он есть святой избавитель наш, прислан­ный свыше для спасения земли нашей, святой Руси, погрязшей во грехах и в мерзости, для очищения и отпущения грехов, для наказания грешников и покарания неверующих и утверждения жизни блажен­ной и благодати на веки вечные.— Она обернулась к царицынскому монаху — старцу Илиодору и возопила: — Он есть сын Его, безгреш­ный и претерпевший! Я же недостойная посланница его, апостол и бо­городица Мария. Дрожите и трепещите, и покайтесь в грехах ваших, православные!

Старец Илиодор вздрогнул и насупился, остальные же опять за­шептали и склонили головы пред "богородицей".

— Поистине сбылось предсказание Достоевского,— обратился к ней Саблер со слезами на глазах, — который говорил, что Россию спа­сет от великой смуты и вернет на путь веры не монарх и не герой, а какой-нибудь блаженный юродивый мужичок, выбранный Всевыш­ним из простого люда и явленный в годину испытаний.

— Страна, очищенная таким мужичком, каленым железом выж­жет неверие во всем мире, излечит его от бесовства и сатанинских идей,— добавил генерал Сухомлин.

— Два Рима пали, третий, Русь, стоит, а четвертому не быти! — припомнил средневековое витийство Лукьянов.

— Третий Рим вечен! Разрушить его невозможно! Много раз пыта­лись, но тщетно. Не бойтесь, православные, с нами Бог! — возгласил хитрый старый лис Саблер.

Квачи воспользовался минутой.

— Его сиятельство изволили высказать совершенно справедливые слова. Не верьте в падение третьего Рима и не бойтесь. Он бессмертен! На Кавказе тоже подняли голову неверные, но...

— Вы кавказец? — спросил Макаров.

— Да, я оттуда родом. Там тоже осквернено и поругано святое имя нашей святой Руси. То, что Россия строила сто лет, глупый и не­мощный Воронцов-Дашков разрушил за какие-нибудь два года. Пора избавиться от этого тайного масона. Верно у нас говорят: на Кавказе два Воронцовых — один всегда на ногах, другой всегда в постели. Но тот, второй, изо дня в день мешает русским делам на Кавказе — лучше бы уж просто болел...

Господа заулыбались. А Квачи продолжал:

— Слава Богу, кроме этого немощного тайного масона, у нашего обожаемого государя есть еще на Кавказе немало преданных слуг: Алиханов, Толмачев, Мартынов, Грязнов и тысячи других. Общими усилиями мы снесли голову гидре революции...

Таня что-то шепнула на ухо своим соседям. Оба на минуту ожи­вились и изумленно воскликнули:

— Не может быть! — затем повернулись к Квачи и попросили: — Молодой человек, расскажите, как вы были ранены...

— Ах, право, это не заслуживает вашего внимания... Ничего осо­бенного... Но если вашему превосходительству интересно... Поскольку я не давал роздыха жидам и революционерам и буквально держал их мертвой хваткой, они решили разделаться со мной — оценили мою го­лову в десять тысяч. Однажды им удалось-таки бросить бомбу. Про­махнулись. Бог миловал! Погнался — троих убил, двоих ранил и еще двоих поймал. Другая группа обстреляла меня из ружей, но на их беду я оказался гораздо метче. Тогда решили отравить и подкупили слугу. И тут не вышло... Не буду долго занимать ваше внимание, скажу од­но — мы без пощады разделались с неверными. Правда, в результате я тоже ранен в ногу, но, о-о, как они поплатились за мою рану!..

Танечка чуть было не подтвердила наличие шрама на бедре у Ква­чи, который на самом деле был следом зубов самтредской дворняги, но вовремя спохватилась и прикусила язык.

Квачи говорил еще долго, щекоча нервы своим слушателям и ра­дуя старческие сердца. Вдова Лохтина записала фамилию Квачи в книжечку, остальные же просто запомнили ее.

С улицы послышался шум подъехавшего автомобиля.

— Пожаловал! Пожаловал святой и Спаситель! — с благоговени­ем возопила "богородица" и вскочила на нрги.

Встали и остальные.

Хозяйка дома и вдова Лохтина бегом ринулись вниз по лестнице.

Минуты через две в комнату стремительно вошел Григорий Рас­путин.

Квачи взглянул на влиятельнейшего человека своего времени и вспомнил его характеристики, прочитанные в тот день в двух разных газетах.

"Темный, грубый, бесцеремонный и наглый. Грязный душой и те­лом, порочный и блудливый сибирский мужик..."

"Святой и безгрешный старец... Ниспосланный с небес ясновидя­щий пророк. Истинный патриарх, самовластный и проницательный".

Все встали, покорно склонив головы, спрятав лица под масками кротости и благочестия, точно дети пред строгим отцом.

Распутин на минуту остановился в дверях.

Среднего роста, плотный, налитой; черные волосы, длинные и жесткие, были намаслены и небрежно расчесаны надвое. Губы полные, жадные и лиловато-темные. Лоб высокий, нос плоский; поре­девшая борода веником и усы казались приклеенными. Под губами — гладко выбрито. Кожа — смуглая, несвежая и сальная. Руки длинные. Пальцы корявые, ногти грязные, с черными ободками. Глаза странные и необычные: глубокие, беспокойные, исполненные какой-то таинст­венной силы, бесхитростно-наивные и в то же время, холодные, впи­вающиеся намертво.

На нем была красная атласная рубаха, сшитая "его мамочкой" императрицей и расшитая синим шелком. Рубаху перехватывал спле­тенный из шелковых нитей пояс с кистями. Широкие бархатные шта­ны заправлены в лаковые сапоги гармошкой.

Святой словно бы усмехнулся:

— Мир вам и благословение Божие! — и вприпрыжку, выламы­ваясь и гримасничая, обошел всех, ощеряясь и, как Петрушка, разма­хивая руками. Он говорил на странном и непонятном русском, то и дело к месту и не к месту вставляя церковные слова. Никого не про­пустил: всех прижал к груди и расцеловал, громко, со смаком. Кого поцеловал один раз, кого — два, а Елену сграбастал, как медведь, так, что та выгнулась, чуть не задушил в объятиях, зацеловал чуть не до крови и еле выпустил из рук.

К его руке приложились почтительно и благоговейно.

Гришка благословил всех и каждого одарил несколькими сло­вами.

Сухомлинову сказал:

— Навострен у тебя меч Господень?

Архиепископу Гермогену бросил:

— С нами Бог!

Царицынскому старику Илиодору заметил:

— Не одолеть нас жидам, сами сгинут!

Макарову холодно кинул:

— Пора кончать.

Елену обнадежил:

— Ищи исцеления во мне, сестра моя, и в тебе будет благоволе­ние мое!

Квачи хмыкнул, довольный.

Наконец пришел и его черед.

— Ищи и обрящешь! — ободрил его святой.

От обер-прокурора Синода он отвернулся.

Помощник обер-прокурора Саблер рухнул ему в ноги, плача и лепеча:

— Благословения, святой отец! Благословения и благоволения жажду!

Босая пророчица, апостол и "богородица" Лохтина вместе с Саблером пала ниц, обняла святого за колено и поцеловала носки его са­пог. Распутин поднял обоих, обоим отер поцелуями слезы, обоих об­надежил, всплакнул вместе с ними и прослезил других.

При виде этого по гостиной пополз шепоток:

— Лукьянова отстранят, обер-прокурором Синода назначат Саблера...

Затем все расселись и завели душеспасительную беседу.

По одну сторону от себя святой усадил своего апостола, а по другую — сияющую царственной красотой Елену; ей он сперва положил на колени, затем постепенно добрался до бедра.

Квачи обратил внимание на эту руку, усмехнулся в усы и поду­мал: "Клюнул! Началось!"

Лохтина обняла учителя за талию и прислонилась затуманенной головой к его плечу. Елена поначалу смущалась: сидела, потупясь, время от времени вскидывала черные миндалины своих глаз, каждый раз видела голубые фасолинки глаз святого и опять кокетливо отво­дила взор в сторону, пряча его за сетью ресниц.

Под конец и она склонила свою божественную голову на грудь учителя, закрыла глаза и затихла.

Все благоговейно взирали на эту живую картину и целомудрен­но улыбались, вспоминая сцену из "Священного писания" — Спаси­тель, Мария и Марфа.