Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

Последний день любовники провели вместе.

Перо не в силах описать его. День прощания и расставания, день разрыва чувствительнейших любовных нитей, раскола сплавленных страстью сердец, слившихся тел и соединившихся душ! Пролились реки слез, прозвучали вздохи и стоны; и были там муки распаленной плоти, сладость и горечь любовных встреч, радость и скорбь, надежды и обещания, клятвы в вечной любви...

Ночью Квачи отправился на вокзал проводить Ребекку, хотя, утром сказал ей, что боится выдать себя невольными слезами.

На перроне он встретил жандармского офицера Павлова.

— Вы тоже за границу?

— Да, в Париж...

Ребекка с Исааком уже сидели в купе. Случайно место Павлова оказалось по соседству. Оба слегка смешались и почему-то встали.

— Судьба опять свела вместе следователя и подследственного,— нашелся Квачи.— Но на этот раз вы не станете изводить друг друга, поскольку рядом будет прекрасная примирительница,— и он поцеловал руку Ребекке.

Натянутыми шутками все трое пытались скрыть смущение.

Немного погодя, Исаак попросил Квачи выйти с ним в коридор и взволно­ванно сказал:

— Поверьте, молодой человек, я до гроба не забуду сделанного вами добра!.. Много я не могу... Но... Нет, нет, непременно прошу вас принять от меня с благодарностью...

Он сунул ему в руки конверт и скрылся в купе. В ту же минуту оттуда вышла Ребекка. Взяла Квачи за левую руку и надела на палец перстень с большим алмазом.

— Ребекка!.. Дорогая! Мой бесценная, прекрасная подруга!

Растроганная Ребекка утирала слезы и лепетала:

— Тебе на память, милый... Не забывай свою Ребекку! Свою верную, преданную Реби! Прощай!..— и, воспользовавшись предотъездной суматохой, они быстро и страстно поцеловались напоследок.

Сказ о мадам Ляпош

В ту самую ночь, когда золотоволосую возлюбленную увозил поезд, Квачи с друзьями заглушал горе в шантане.

— Будет вам, Бога ради!— "аристократично" грассируя и запинаясь, с ленцой цедил сквозь зубы Квачи. — Что такое Одесса и что представляет собой здешняя жизнь!.. Чему тут учиться, скажите на милость? Поеду в Москву или в Петербург. Опостылела эта пыльная, грязная деревня. Одесса для меня как тесный тулуп. Негде расправить крылья. Когда уеду? Через месяц, а может, и раньше. Поедемте вместе!.. Куда? В Кутаиси?! Аха-ха-ха! Не напоминайте мне о Кутаиси. Это же болото. Вонючее болото! Да хоть и вся Грузия. Только, ради Бога, не горячитесь по-пустому и не лезьте в бутылку — пуп земли! Враки все это: в мире не найдется и ста человек, слышавших о ее существовании. Да и что она собой представляет, ваша Грузия? Ляжешь в Батуми, ногами в Кизики упрешься. В Сухуми чихнешь, из Сигнаха — "будь здоров" отзовутся. В Кутаиси у Эремо жид-Даниэлька "Мравалжамиэр" затянет, так ему из Казбеги басы подпоют, а из Телави "Благодарственной" откликнутся. В Боржоми вытащишь из кармана коробку папирос, а из Поти тут же два десятка рук протянется — дай закурить... Да ну, не напоминайте!.. Гарсон! Еще бутылку шампанского Луи Редерер! Что? Бесо, ты предпочитаешь шартрез? А ты, Сережа, шипр? Гарсон! Все три, любезный, и к ним ананасы, апельсины, мандарины!

И Квачи протянул друзьям золотой портсигар, предложил роскошные папиросы толщиной в палец. Портсигар украшала изящная монограмма и над­пись: "Князю Наполеону Аполлоновичу Квачантирадзе в знак вечной любви от Ребекки". На папиросах же золотом был оттиснут княжеский герб, монограмма из двух переплетенных букв "К" и удивительный девиз: "Я!.. Еще раз я!.. Только я!.."

— Квачи, какая мысль заключена в твоем девизе?

— Каждый понимает, как хочет. И как может. Вот еще и здесь... — и он продемонстрировал гостям дорогой перстень с печаткой, часы и трость с золо­тым набалдашником, все с тем же девизом — руководством к действию.— Гарсон, шампанское плохо охлаждено... Безобразие! В этом ресторане никогда не умеют толком обслужить. И ананасы слишком мелкие... Бесо, милый, передай-ка это музыкантам и попроси сыграть мой любимый вальс "Мария-Тереза".

Тут Квачи увидел королеву того сезона, приму кафешантана, блестящую и все затмевающую парижанку мадам Ляпош, которая как раз вошла в ресторан, озарив его своей красотой.

— Седрак, вот моя визитная карточка, пригласи эту женщину к нашему столу, да поскорей, пока ее не перехватили!

Седрак пробился через плотное кольцо мужчин, обступивших примадонну.

— Пренс Наполеон Аполлонович Квачантирадзе и его друзья просят ока­зать честь и присоединиться к нам!

Остальные разошлись, ворча и завистливо озираясь.

Квачи с расслабленной неторопливостью поднялся навстречу красавице и припал к ручке.

— Шарме да вотр конесанс... Пренс Квашантирадзе... Силь ву пле, мадам... Гарсон!.. Буле ву шуазир...— Квачи с Седраком наперебой надруга­лись над изящным французским.

***

...Зажмурившись, "пренс" Квачантирадзе плывет в волнах сладостного дурмана; на мгновение перед его взором мелькнула преданная Ребекка, взгля­нула печальными голубыми глазами и печально улыбнулась, но туманное виде­ние тут же растаяло, его поглотили горящие глаза парижской примы, от которых все жарче занималось угасшее сердце Квачи...

И Квачи последовал за теми глазами, ринулся закусив удила.

На рассвете, когда мадам Ляпош закончила свой третий "номер", в зал вошел высоченный француз.

Мадам Ляпош попрощалась с Квачи:

— А дмен, мон ша!

Квачи возмутился:

— Что? Уступить тебя ему?! Ни за что!

— Иль э мон мари, мон ша!

Остался Квачи несолоно хлебавши. Он не мог примириться с наличием мужа у такой женщины и не мог забыть ее.

Домой вернулся злой, недовольный собой и лег спать.

Прислуга разбудила его к обеду. В столовой была только Вера. Остальные ушли в гости.

Квачи воспользовался обстановкой и вынес к столу бутылку шартреза, припрятанную для друзей. Разлили по бокалам, выпили, повторили. Вера, осушив свой бокальчик, ставила его на стол:

— Ох, хватит, больше не буду, не то опьянею...

А Квачи снова наполнял и приговаривал:

— Это последний, больше я и сам не налью...

Вера выпивала и повторяла:

— Ой, хватит, хватит, это был последний...

"Последний" бокал был выпит, когда опустела бутылка. Вино растеклось по жилам, заблестело в глазах. Егоза Вера раскраснелась, язык у нее запле­тался, девчонка несла невесть что:

— Ты мой Наполеон... И мой Аполлон тоже ты...

— А ты моя Вера. Моя маленькая Вера! — отвечал Квачи. Затем подсел к ней и обнял за талию.

— Ты красивый, но какой-то... какой-то дикий... Погоди, разве можно так сразу!.. Так что я говорила? Что люблю тебя, но боюсь... У-у, боюсь!..

— Почему, моя девочка?

— Не знаю... Боюсь... — и испуганная юница прятала на груди у Квачи свое испуганное лицо и сердце.

— Чем я тебя так напугал?.. Не бойся! Я не разбойник и не кусаюсь... Перейдем-ка вот на этот диван... И приступим...

Перешли и приступили. Квачи и впрямь не кусался, но в его железных руках нежное пухлое тело и тонкие косточки хрустели, стонали, извивались. Затем ужас блаженства бросился в затуманенную девичью голову, обежал ее всю и схлынул к ногам.

***

Прошло две недели.

Квачи дни и ночи проводил в погоне за мадам Ляпош; от такого рвения таял его карман и худел он сам. Страсть к черноволосой француженке неудачливый любовник утолял с маленькой светловолосой Верой.

Однажды друзья решили поговорить с ним, обступили и начали.

Главный "мыслитель" товарищества Лади Чикинджиладзе лениво погло­щал четвертую гроздь винограда:

— Я понимаю твое упрямство. Еще бы — не понять! Но и меру знать надо. Послушайся друзей, Квачи, ведь мы желаем тебе только добра.

Чикинджиладзе поддержал Чипи Чипуртанидзе, заслуживший в земляче­стве прозвища "разведчик" и "глаза Квачи". Чипуртанидзе по обыкновению горячился и сыпал скороговоркой: