Каналья или похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

— Гм... да, но... По отцу я гуриец, по матери — мингрелец, а по воспитанию имеретин.

Капитан и несколько чиновников поняли слова Квачи как поощрение и целый час поливали грязью его соплеменников. Он же то и дело кивал в знак согласия.

— Истинная правда!.. Все пьяницы, воры и террористы... Я вижу, вы тоже их раскусили. Не сомневаюсь, что из всех этих студентов и половина не окон­чила толком гимназии. Еще неизвестно, сколько среди них альфонсов и похити­телей детей!.. — он рассказал к случаю несколько примеров, что-то припомнил, что-то приврал и в конце присовокупил: — Сами изволите знать, огромную роль играют семья, воспитание, традиции благочестия. А у этих, как я погляжу, ни семьи, ни традиций. Такие ни в Бога, ни в черта не верят.

Встретив человека, близкого им по взглядам, слушатели распустили языки, выкладывая все, что накипело на сердце.

— Не сочтите за навязчивость, — сказал капитан, — хотелось бы ближе познакомиться с таким просвещенным и порядочным молодым человеком. Моя фамилия Сидоров.

— Весьма рад знакомству, весьма! Князь Квачантирадзе.

И силибистровский отпрыск поистине с княжеским достоинством пожал всем руку.

За ужином по одну сторону от Квачи оказалась молодая пава, стройная светловолосая одесситка, по другую — капитан Сидоров.

Узнав, что князь Квачантирадзе плывет в Одессу, капитан Сидоров обра­тился к нему с таким предложением:

— Если окажете мне честь, князь, я с превеликим удовольствием предоста­влю вам в своем доме комнату-другую. Не из нужды, поверьте. Для такого блестящего и образованного молодого человека многое можно сделать. К тому же времена нынче смутные. Я все больше в плавании, дом без мужчины, и ежели такой молодец, как вы, поселится у меня, на душе будет спокойней...

Мог ли знать Сидоров, что вместо Квачи ему лучше бы ввести в свой дом зубастого волка!..

Молодой "князь" быстренько закруглил разглагольствования о своем титуле и распущенности соплеменников, поскольку к ужинающим присоедини­лись с десяток студентов-грузин. Все наличные силы, красноречие и вырази­тельность глаз он перенес на светловолосую паву и за час одолел передовую линию одесских укреплений.

После ужина опять вышли на палубу. Пароход дал третий гудок. Последние пассажиры и опоздавшие матросы торопливо взбежали наверх. Трап убрали, подняли якорь и отдали концы — пришвартованный канатами толщиной в локоть корабль отпустили на волю.

За кормой завертелся винт, вспенивая воду, в глубине машинного отделе­ния зарокотали двигатели. Пароход грузно отчалил от берега, осторожно выб­рался на середину бухты, там с трудом развернулся и взял курс в открытое море.

Машины застучали громче, потом прибавили еще; они вздыхали и роко­тали, как огнедышащие драконы. Пароход чуть подрагивал и величественно и жадно поглощал темноту. Киль с плеском рассекал черную, как смоль, воду. Бескрайнее море слегка постанывало во тьме, плескало о борт и влажно шуршало. Светящаяся линия батумского порта таяла вдали. Уже затихшую палубу парохода слабо освещали две большие электрические лампочки на мачтах.

На небосклоне вспыхнула яркая звезда — Марс.

Квачи Квачантирадзе стоял на корме корабля и слушал плеск моря, гул двигателей и рокот винтов. Он устремил взор в черный неоглядный простор, на небо, сверкающее бесчисленными звездами, и чувствовал, надеялся, верил, что для него, только для него одного был этот бескрайний мир, что он ждал его — сына Силибистро из Самтредии по имени Квачи Квачантирадзе, что в безгра­ничной, неохватной глазом России все и всё готовилось к встрече с ним, подобно истосковавшейся женщине. Его — блестящего князя ждали мраморные дворцы, послушные слуги, отборные вина, французские повара, английские и арабские скакуны, сверкающие автомобили, красавицы всех рас, безраздельная власть и... деньги, деньги, деньги! Деньги без счета! Ибо сын Силибистро неколебимо верил, что несущим стержнем этого мира, той самой осью, на которой держится Земля, были только и только деньги; все же остальное, сущее и не сущее — знания, чувства, страсти, удовольствия, — все без исключения только пыль у ног денег, рабы золотого тельца, и все на свете можно купить так же, как он купил в тот день в Батуми пару белья.

На востоке загорелась полоска зари, и Квачи в упор уставился на нее; они по-приятельски улыбнулись друг другу.

Сказ о встрече с друзьями, небольшом денежном выигрыше и первой суженой

Утром Квачи опять вышел на палубу. Пароход стоял в Поти.

Квачи прошелся вдоль борта, поглядел на берег, затем поспешно спустился в каюту и до отхода парохода просидел взаперти. Причина его испуга была самая простая: он приметил на берегу инженера Арутинова, того самого, кото­рому продал в Кутаиси майзельсоновский рояль.

Когда опасность миновала и портовый городок растаял вдали, он опять появился на палубе. Одет был изящно, со вкусом и так и расточал во все стороны неотразимое обаяние.

Капитан дружески поздоровался с ним за руку, старый чиновник почти­тельно поклонился, женщины милостиво улыбнулись.

Капитан спросил:

— Прошу прощения, как вас по батюшке?

У Квачи в метрике было записано "Анаподист Сильвестрович". Он давно мучился от этого нелепого Анаподиста; на русский слух и "Квачи" не отличался благозвучием, а потому, не долго думая, отрекомендовался:

— Наполеон Аполлонович.

Столь неожиданное сочетание имен показалось забавным. Светловолосая красавица с улыбкой заметила:

— Не знаю, как с Наполеоном, а на Аполлона вы и впрямь похожи. — И посмотрела на Квачи долгим взглядом.

Квачи отплатил тою же монетой:

— У меня от Аполлона разве что мизинец, вы же вся от волос до ногтей подлинная Афродита...

С того дня за Квачи навсегда закрепилось это имя: одни звали его Наполео­ном, другие — Аполлоном, женщины же прозвали Аполлончиком.

На палубе стали появляться проспавшиеся студенты. На этот раз они не галдели и не плясали, как минувшим вечером, и все-таки видно и слышно было только их.

Квачи подошел к одной из групп, поприветствовал знакомых, незнакомым представился.

— Вах! Так это вы Квачантирадзе?.. Так я в городе слыхал о вас тысячу и одну хвалу, ей-Богу! А вот я Седрак Хавлабрян. Пусть наше знакомство будет к добру!

— А я Габо Чхубишвили! — похожий на бычка крепыш прогудел так, словно откликнулся из винного кувшина.

— Сабах хеир олсун, книаз Квачантирадзе! — смущенно окликнул Квачи стоящий в стороне могучий Джалил и сверкнул в улыбке крупными лошади­ными зубами.

— Ба, Джалил, и ты здесь! Куда путь держишь?

— Адеса. Мала-мала фрукта и рахат-лукум надо продавать, мала-мала деньги делать...

— Как дела, Квачи? — спросил Чикинджиладзе, поднявшийся на пароход в Поти. — Вид у тебя бравый, ходишь орлом.

Немолодой студент — Тедо Коранашвили,— тот самый, что на пути к Батуми читал в поезде лекцию, тоже оказался на пароходе. Он опять солировал, не уступая никому нить разговора.

— Я максимально использовал минувшее лето. В позапрошлом году про­шел Архотский перевал, в прошлом — Крестовый, а в этом Мамисонский. Кроме того, побывал в Сванетии, где моя коллекция выросла вдвое... Три года ищу себе попутчика-грузина и не могу найти. Опять компанию мне сос­тавили иностранцы... Оттого-то англичане, немцы и даже русские знают Грузию лучше, чем сами грузины. Земли-то у нас всего две пяди, народу с горсть, сами еще себя не познали, не изучили, а перед всем миром пыжимся...

Квачи наскучила эта ходячая энциклопедия. Он перешел к дугой группе. Здесь пятеро бородатых молодых людей петушками набрасывались друг на друга и желчно сыпали:

— Федерация... автономия... социализация... национализация...

Остальные держались в стороне: кто прислушивался краем уха, кто тихо беседовал. Среди них оказались Бесо Шикия и Чикинджиладзе. К студентам присоединился один из пассажиров первого класса — средних лет, среднего роста, чернявый и плотный.