Наследники

Был землекопом, бетонщиком, плотником. Природная хватка, ум и сноровка помогали. Скоро Петр был назначен бригадиром, через три года — мастером участка. Через несколько лет осилил техникум. Стал прорабом, начальником участка. А вот уже несколько лет ходит в заместителях начальника то одной, то другой стройки.

Много прошло времени с тех далеких лет, когда Петр Казаков мечтал жить, как его односельчанин Бугров. Но мечты и планы, подобные тем, неистребимо жили в нем и поныне.

Конечно, уже не о паре рысаков мечтает теперь Петр Казаков. Нет. Мечты тех лет казались ему мелковатыми, наивными. Иные задумки волновали душу. Его всегда и неотступно терзала мысль, что счастье обошло его стороной, что жизнь обокрадена и ущемлена. Всегда он чувствовал какую-то шаткость своего положения, хотя оснований для таких ощущений не было никаких. Работа у него была всегда, заработки более чем достаточные. Но хотелось, неукротимо хотелось, чтобы наступила уверенность, убежденность в прочности своего положения. А что было нужно для этого? Деньги, только деньги.

Потом деньги появились. Сначала тысяча, две, потом еще. Зарабатывать он умел, копить тоже.

Вечерами, заперевшись в ванной комнате, он считал и по нескольку раз пересчитывал разноцветные хрустящие бумажки. Затем аккуратно завязывал их в плотную клеенку и прятал на самое дно ящика с инструментами.

Прошли годы. Вот и жены уже нет. Не от кого прятаться, пересчитывая ассигнации. У него отдельный кабинет в квартире, дочь занята своими делами, беспокоит его редко.

Вечерами он частенько открывал лакированный сервант, вытаскивал продолговатый ящик и ставил на стол. Пальцы пробегают по ребрам тугих, вплотную втиснутых сюда пачек. Просчитав и погладив их, хозяин защелкивает ящик, бережно несет к шкафу, ставит на место и берет другой. Снова любовно пересчитывает пачки. Затем начинает пестрить цифрами листок бумаги. Да, этих пачек стало куда больше… И все-таки их мало, мало ему. Надо больше, больше, больше…

Конечно, такие капиталы Петр Сергеевич не мог сколотить только за счет собственного заработка, хотя и немалого, особенно за последние годы. Но давно известно, что голова человеку дана не только для того, чтобы шапку носить. Умел делать дела Петр Сергеевич Казаков. Так умел, что комар носу не подточит. Какие это были дела и как они делались, знал только он сам. Ну, может, еще кое-кто, только ведь они об этом никому не расскажут. Невыгодно, да и небезопасно. Поэтому спокоен Казаков. Да и что ему волноваться? Сам-то он, строго говоря, ни в чем не замешан, собственные руки его чисты. И заботит его лишь одно: как бы еще пополнить емкие ящики в своем шкафу. Ум его — хитрый, цепкий, изворотливый — все время предлагает десятки вариантов, Петр Сергеевич взвешивает, прикидывает. На одних останавливается, примеряет, другие отвергает с ходу.

Когда к нему приходили люди и он подписывал распоряжения на отпуск средств или материалов, то невольно примерял, прикидывал, сколько из этого можно было бы выручить, сколько тысяч это могло бы принести.

На «Химстрой» он пошел работать с охотой. Размах, объемы работ и, следовательно, средоточие материальных ценностей здесь были такие, что захватывало дух.

И сегодняшняя встреча в ресторане была первым шагом к тому, чтобы этим попользоваться. Кроме Степана Четверни действующим лицом предстоящего дела будет Богдашкин. Так решил Петр Сергеевич. А раз решено, то должно быть сделано. Таков у Казакова характер.

В Четверне Петр Сергеевич был уверен и имел на это все основания. Жизненный путь Степана Четверни мало чем отличался от казаковского, хотя их биографии и не были схожи. Знакомы они были не так уж давно, но скоро потянулись друг к другу, общие интересы сблизили их довольно прочно.

Четверня был потомственным строителем. Детство и юность прошли у него в переездах из одного города в другой, с одной стройки на другую. Старший Четверня долго не задерживался на одном месте. Он появлялся на какой-нибудь стройке тогда, когда каждая пара рабочих рук была дороже золота. А такие руки, как у него, умевшие и плотничать, и столярничать, иметь дело с бетоном и штукатуркой, вообще были выше всякой цены. Четверня приходил на площадку со своей бригадой — семеро хмурых, неразговорчивых парней, безропотно следующих за своим вожаком. Вожак же свое дело знал. Упорно, неистово торговался, выжимал самые высокие расценки, аккордную оплату, выгодные работы, премиальные и многое другое. Когда же «горящие» дела заканчивались, Четверня вместе со своей ватагой уходил. Уходил на другую стройку или в богатые сельские края, где такая «ударная сила» для многих не очень-то рачительных хозяев земли колхозной была истинной находкой. И опять текли ручьем деньги, распухал и распухал потертый, замасленный бумажник старого Четверни.

Степка Четверня сопровождал отца повсюду. Мать он потерял рано. Парень цепко и внимательно приглядывался ко всему, что делал батька, проникался его житейской мудростью: деньги — это основа всего. Без них человек что мусор на дороге. Любой пнуть может.

Но времена менялись. Охотников на «левых работяг» находилось все меньше, шальные заработки попадались все реже. «Бродячих спецов», рыскающих в поисках хозяйственников, плохо считающих государственные деньги, встречали с издевкой и все чаще показывали от ворот поворот. Колхозные бригадиры как-то особо придирчиво принимали работу, потом, торопливо рассчитавшись и не подав руки, сухо бросали: «Будьте здоровы».

«Нет, надо кончать с этим», — не раз думал Четверня и, наконец, решился. Закрепился на одной из строек в Подмосковье, поступил на курсы мастеров.

Но старый отцовский завет, что «деньги — это все, без них человек ничто», не был забыт. О нем Четверня думал много. И хотя на книжке у него была уже кругленькая сумма, он все еще считал, что гол как сокол и жизнь «на черный день» не обеспечена. Ему было уже за сорок, но все еще не было семьи — и по той же причине. «Сам еще не прочно обеспечен, а тут ее, обузу-то, кормить надо». Он не пропускал ни одного мало-мальски подходящего случая, чтобы заработать, но все это было не то, мечталось о чем-нибудь крупном, чтобы серая книжка сразу стала более весомой.

Судьба столкнула его с Казаковым, и, когда в тресте, где они работали, понадобился начальник отдела кадров, Казаков порекомендовал Степана. Интуиция подсказала Четверне: «Держись Казакова». И он с готовностью слушал все, что говорил Петр Сергеевич, подобострастно поддакивал и все больше убеждался, что это именно тот корабль, в кильватер которому следует пристроиться. «Да, с таким не пропадешь, — думал Четверня, — в накладе не останешься». Они собирались обычно у Казакова дома, но Татьяна, дочь Петра Сергеевича, почему-то невзлюбила крупноголового, с рыжими поредевшими завитками волос приятеля отца. А Четверне она очень приглянулась, очень запала в душу. У него буквально захватывало дух, когда Таня проходила мимо или стояла рядом, подавая на стол. Ему и сегодня хотелось поехать не в ресторан, а к Казакову. По пути в Москву он высказал эту мысль:

— Лучше бы у тебя дома…

— Нет, нельзя. У дочери гости.

Четверню резанули эти слова. Он помолчал, потом неохотно произнес:

— Тогда, может, ко мне?

— Не стоит, — отмахнулся Казаков, — хочется посидеть и выпить по-человечески.

…Когда ужин был подан, Казаков, пристально глядя на Богдашкина, сказал:

— Ну что же, пропустим по маленькой? Предлагаю за содружество, чтобы, значит, плечом к плечу.

— Очень хорошо сказано. Ясно, коротко и от души. За такое даже любой схимник выпил бы, — пророкотал Четверня и звонко чокнулся с Казаковым. С Богдашкиным тоже оба чокнулись, но осторожнее, как бы примериваясь, не зная, как он ответит на их горячий порыв.

Михаил Яковлевич, однако, не заметил этой сдержанности и охотно поддержал тост:

— Не знаю, как схимники, а я лично за такую программу выпью. Дел у нас у каждого столько, и все такие горящие, что плечом к плечу — это здорово. Меньше спотыкаться будем.