Испанский сон

— Да это же просто гигиеническая мера. Чтобы смегма не скапливалась — неужели не ясно?

— Мне нравится запах смегмы, — сказала она.

— Чего же в нем хорошего? — удивился Он. — Фу! скопище микробов!

— Человеческое тело вообще скопище микробов.

— Ты извращенка, — заявил Он. — Я уже заметил твою любовь к самым гнусным запахам.

Она хмыкнула.

— Может, это все люди извращенцы, кроме меня.

— Ну уж конечно… Куда нам…

— Серьезно, — сказала она. — Один мой приятель высказал такую мысль. Он считает, что человек просто испорчен цивилизацией. Человек живет в окружении искусственных запахов. В результате понятия сместились. Масса природных запахов сделались как бы плохи. Запах гниения, например.

— В воздухе, — рассудительно заметил Господин, — может быть множество вредных веществ. Сероводород — вреден… Может быть, функция запаха — бить тревогу.

— В таком случае, почему не пахнет угарный газ?

— М-да. Но ведь цивилизация породила не только запахи. А что же другие чувства — зрение, например?

— Это как раз подтверждает… Точно так же как есть разные запахи, есть разные цвета. Они могут быть красивые и не очень, но никого почему-то не воротит от самих по себе цветов.

— Но слишком сильный свет может вызвать такую же тошноту, как запах… ну, не знаю… раствора Синицына…

— Любой чересчур сильный запах может вызвать такую реакцию. В том числе и приятный. Разве мы говорим о концентрациях?

— Возможно, прав твой приятель, — сказал Он и налил себе чаю. — Хотя, по поводу концентрации — чай для Меня слабоват. А ты знаешь, что определенные сочетания сменяющихся цветов, по интенсивности вполне нормальных, могут сильно действовать на психику?

— Знаю, представь Себе, — сказала она, — как и то, что такое воздействие считается патологией. А почему оно считается патологией? А потому что проявляется у меньшинства. Если бы оно проявлялось у подавляющего большинства, то считалось бы нормой. И, может быть, светофоры выглядели бы совсем по-другому. А те, что мы видим на улицах, считались бы таким же неприличным, как пукнуть… Скушаешь яблочко?

— Давай.

Они помолчали.

— Но тогда, — сказал Он, — у тебя должен развиться комплекс полноценности. Ты должна как бы презирать нас, обонятельных психопатов.

— Почему? — спокойно пожала она плечами. — Здоровые же не презирают больных… Они их любят, жалеют… если, конечно, нормальные люди — Ты же мне сам целую лекцию прочел по этому поводу! А некоторые патологии даже бывают забавными… Знаешь ли Ты, например, что у Тебя одно яичко ниже другого?

— Где ниже? — спросил Он. — Не может быть! Ну-ка дай Мне очки; Мне без очков не разглядеть.

Она принесла Ему очки. Он нацепил очки на нос и стал крутить головой, разглядывая Свои яички справа и слева.

— Ничего такого не вижу. Какую-то ерунду говоришь.

— Ну как же… Вот смотри…

Она приблизилась к Его мошонке, покрытой мягкими, кудрявыми, седеющими волосками, поцеловала ее и, отведя в сторонку Царя, приподняла ее на ладони… и ей почудилось невозможное: в мошонке будто бы покоилось одно-единственное яйцо. Насторожившись, она пощупала мошонку и похолодела от ужаса. Только левое яичко и оставалось где положено; правого яичка не было вовсе. Она лихорадочно общупывала мошонку со всех сторон, пытаясь найти пропажу, но так и не нашла.

— Что там такое, — забеспокоился Он.

— Не знаю, — мрачно сказала она. — Яичко куда-то пропало, никак не найду.

— Как? — удивился Он. — Ну-ка… И правда! Но оно же было?

— Было, — подтвердила она. — Еще вчера…

— Я понял, — сказал Он сокрушенно. — О-о…

— Что такое?

Он сел на кровати, вздохнул и покачал головой.

— Что это? — в ужасе вскрикнула она. — Говори!

— Оно рассосалось. Слишком активный половой процесс… в моем возрасте… после долгого перерыва…

— Как… рассосалось?

Он невесело развел руками.

— Как рассасываются яйца — что, первый раз слышишь? Я вот думаю… не рассосалось бы и второе, а то, глядишь, и не встанет. И ты уйдешь от Меня.

Она сглотнула.

— И Ты… так спокойно об этом говоришь…

— А что поделаешь? Плакать, что ли?

— Конечно. — И она заревела.

— Эй, — захлопотал Он, — прекрати. Ты что, шуток не понимаешь?

— Каких шуток?

— Деточка! — передразнил Он самого Себя годовалой давности. — Да где вы учились? Если бы кто-то мог пронаблюдать, как яички рассасываются, это была бы Нобелевская премия!

Она прекратила реветь.

— Так оно — не рассосалось?.. Ты наврал?

— Выходит, наврал…

— А где же оно тогда? Где?!

— Вот…

Сконфуженный неожиданным поворотом — ведь Ему и в голову не могло прийти, что она поверит! — Он погрузил руку в густую поросль, окружающую Царя, нажал там и, как иллюзионист, выкатил из тех мест исчезнувшее яичко. Она заревела опять, теперь от радости; набросилась на это яичко, как сумасшедшая — плакала, целовала яичко и одновременно лупила Его ладошками по груди.

— Бессовестный! Меня чуть кондрат не хватил… Я знаю, как Ты это сделал… хитрец! специально заставил меня пойти за очками…

Он хохотал.

— Смешно дураку… что яйцо на боку, — сказала она, успокоившись, — но все же? я уже и спрашивать боюсь… почему у Тебя левое ниже?

— Потому что оно ниже у всех, не только у Меня. Если есть с чем сравнивать, конечно… Норма, — съехидничал Он, — то есть проявляется у большинства…

— Я не знала.

— Очень странно. И это — дипломированная медсестра… На что же тогда государство потратило деньги?

Она пожала плечами.

— Не понимаю. У тебя же была тысяча мужчин! Как ты могла не заметить?

— Я смотрела… не на яички…

— А на что же?

— Ты знаешь на что.

— Да? А зря… Яички, как видишь, тоже таят в себе массу интересного… Откровенно говоря, — сказал Он доверительно, — у Меня тоже есть теория, только не о запахах, а о яичках. Мне кажется, что они не должны бы висеть; их нужно запрятывать.

— Почему? — спросила она.

— Ошибка природы, — сказал Он, — эволюционный сбой. Обрати внимание на какого-нибудь дога. Я уже обращал. Яйца висят — во! Представь себе, он подрался не на жизнь, а на смерть, с какой-нибудь маленькой, но очень хитрой собачкой. И эта собачка, видя, что дело швах — хоп! — и откусывает ему эти висящие яйца. Что тогда этот дог?

— Плохо догу.

— Вот именно это Я и хотел сказать. У быков тоже висят… вообще у всех, казалось бы, сильных.

— У птиц не висят.

— Ты же видишь — эволюционный сбой на пути от птиц к млекопитающим. Организмы становятся более сложными, но зачем эта подчеркнутая уязвимость? У млекопитающих и без того хватает ахиллесовых пят.

— У грызунов, кажется, не висят.

— Да? Куда им… и так маленькие…

— Заяц, например, вовсе не маленький. Большой заяц не меньше, чем тот же дог. Ну, доберман.

— Не может быть.

— Может. Я раз видела такого в лесу.

— Правда? Настоящего? Расскажи!

— Да что там рассказывать…

— Ну пожалуйста. Мне интересно.

— Хорошо… Мы с девчонками, — начала она, — пошли по грибы, грибов было мало… Мы разбрелись. В какой-то момент мне показалось, что на меня смотрят.

— Ага.

— Я огляделась и увидела зайца.

— Большого?

— В том-то и дело, что да. Ведь я до этого зайца видела только на картинке. Может, по телевизору… Я никогда даже в зоопарке не была.

— Ага.

— Я не сразу увидела, что заяц такой большой. Он сидел совсем недалеко — ну, как отсюда до двери — и смотрел на меня… так, знаешь… презрительно.

— Ага.

— Я замерла. Мне не хотелось его испугать. Я бы долго могла смотреть на него. Но то ли я шевельнулась, то ли зайцу надоело вот так сидеть — в общем, он развернулся и запрыгал прочь.

— Ага.

— Он запрыгал огромными, медленными, очень грациозными прыжками. Он делал их как бы в разные стороны. Тут-то я и увидела, какой он большой. Он был размером со здоровую собаку.

— Ага.

— Все. Потом я рассказала девчонкам. На них это как-то не произвело впечатления — одни мне не поверили, а другим было наплевать на какого-то зайца…