...И никто по мне не заплачет

Случалось, что, когда Лео приходил на работу, господин Вертеле еще лежал в постели под турецким покрывалом. Он кричал мальчику через дверь, что надо делать.

Когда Лео возвращался, хозяин уже был на ногах, облаченный в купальный халат с синими полосами.

Фрейлейн Хегеле, бухгалтерша, приходила обычно часам к двенадцати и начинала отстукивать счета на средневековой пишущей машинке.

В один прекрасный день господин Вертеле решил сократить срок учения обоих пареньков и допустить их к экзамену на подмастерье. Задание как раз подвернулось подходящее — электрооборудование продуктового магазина фишера в одном из близлежащих домов.

Лео сделал эту работу. Ганс, хотя и числился старшим учеником, только помогал ему. Старая Фишерша была очень скупа и недоверчива. В кассе, под стеклянной тарелочкой, она прилепила и подклеила замазкой десятипфенниговую монетку. Таким способом испытывая честность своих клиентов. Многие и правда старались схватить эту монету, когда думали, что старуха на них не смотрит. Или, когда она еще была в кухне, дверь которой с кружевной занавеской на стекле служила ей укрытием. Когда ей удавалось подглядеть незадачливого вора или поймать кого-нибудь за руку, ее круглое морщинистое лицо сияло.

Подобные происшествия прямо-таки согревали сердце старухи.

Когда Лео и Ганс пришли работать, Фишерша изобрела новый трюк. На большую полку для товаров, доходившую почти до ввода, который не могли обойти электрики, она положила новешенькую пятнадцатипфенниговую монету. Лео, едва завидев ее, собрался положить находку в карман, но Ганс, вглядевшись попристальнее, заметил, что полка наверху была вся в пыли, а монетка сияла и блестела. Он сказал Лео:

— Проклятая старуха, хочет нас испытать. Но теперь и я кое-что предприму.

Они не тронули монетки, и старая Фишерша осталась с носом. Зато Ганс взял три фунтовых кулечка с осыпью кекса, которые стояли на полке, осторожно развернул их снизу, высыпал содержимое в пустую сумку для инструментов и снова поставил тщательно завернутые кулечки один подле другого. Никто, кроме Ганса, такого бы не выдумал. Когда работа была закончена, каждый из них получил свидетельство об окончании учения с наилучшей оценкой, которую только мог дать господин Бертеле. «Отличные знания и превосходное поведение»,— написал Гуго Бертеле. Но затем он уволил обоих. Главным образом из-за страховых взносов, которые был не в состоянии платить.

Несмотря на это, Лео еще с полгода захаживал в квартиру своего бывшего хозяина и спрашивал, нет ли какой работы. Наряду с этим он получал пособие по безработице, пять марок шестьдесят пфеннигов в неделю, из которых четыре марки шли бабушке.

В один из ранних своих приходов он застал в квартире фрейлейн Хегеле. Похоже было, что она всю ночь проработала у господина Вертеле; так, во всяком случае она выглядела. Лео многозначительно ей улыбнулся, и раскосая мордашка ответила ему такой же улыбкой, словно желая сказать: «Ну и что с того?»

Так как Лео уже неоднократно встречал ее здесь по утрам, ему все уяснилось. Что это было? Так называемая преданность фирме или же фрейлейн Хегеле просто не могла больше отделаться от господина Вертеле? Лео заподозрил последнее. Потому что «мордашка» была очень недурна и, конечно, в любое время могла бы найти себе другого, не банкрота. Но старая привычка, думал Лео, наверное, держит сильнее всего остального. И вскоре он стал свидетелем того, что значила привычка для господина Вертеле и его секретарши.

Это произошло несколько позднее, когда Лео было уже невнове, что фрейлейн Хегеле тоже спит под турецким одеялом. В то же время ему стало казаться, что господин Бертеле сильно ревнует свою бывшую секретаршу. Во всяком случае, когда ему случалось уходить (на ипподром, например), чтобы посмотреть, может быть, его лошадь все-таки пришла не последней, он долго внушал раскосой мордашке, чтобы она никуда не отлучалась. Но фрейлейн Хегеле, с тех пор как у него не служила, стала совсем другой. И Лео смотрел на нее другими глазами. Как странно и быстро меняется человек, если ему не приходится стоять за конторкой, за прилавком, носить белый китель или рабочий халат! Фрейлейн Хегеле, видимо, стала настоящей маленькой шлюхой. Может, она и всегда была такой и только восемь часов в сутки притворялась тихоней; впрочем, это делают многие.

Именно потому, что господин Бертеле говорил, чтобы она сидела дома, фрейлейн Хегеле поступала наоборот. Она уходила и не куда-нибудь, а в самые элегантные кафе, на пятичасовой чай. Как-то раз Лео даже видел ее в большом автомобиле с французским номером и толстым господином. Нет, он не обманулся. Такой раскосой мордашки у других не было. И когда он прямо ей об этом сказал, она сделала «ш-ш-ш» и показала на спальню, где господин Вертеле, лежа в кровати, читал скаковой вестник- Как-то раз обанкротившийся шеф вернулся домой ровно через полчаса, но фрейлейн Хегеле уже не было, Он стал

ждать. Аео как раз чинил электрическую грелку на Иконном столе, когда она вернулась.

Бог ты мой, таких пощечин, которые посыпались на яскосую физиономию барышни, он, Лео, еще никогда не получал. Он немедленно ушел и, спускаясь по лестнице, еше слышал, как эти двое кричат.

Только через неделю он снова зашел узнать у господина Бертеле, нет ли чего-нибудь для него. О да, для него было кое-что. Но такое, чего Лео в жизни не мог предположить, а именно — фрейлейн Хегеле. И даже под турецким одеялом. Неужто у этих людей вообще не было характера? После такой истории он бы убежал куда глаза глядят, думал Лео. Лучше бы поступил в иностранный легион, чем вернуться к человеку, который бьет тебя по физиономии, приговаривая «стерва» и «паскуда». Ничего себе характер у этих взрослых!

Если бы не крайняя необходимость, Лео никогда больше не зашел бы в эту квартиру. Хотя его, собственно, не касалось, что там между ними происходит. Его касались только мелкие ремонты и те несколько пфеннигов, которые ему за них платили. Или ему все-таки не надо было больше сюда приходить? Возможно, что и он уже стал бесхарактерным... Необходимо ведь совершенно точно знать, где начинается характер и где он кончается. Но это не у всех людей одинаково. И, наверно, существуют совсем разные мерки, чтобы мерять характер, и, разумеется, совсем разные сорта характеров. Например, характер вагоновожатого, характер чиновника, характер летчика и еще характер бедняков.

О, такой характер наверняка существует, размышлял Лео. Во всяком случае, бедняки часто о нем говорят. Правда, многие утверждают, что давно уже отказались от своего характера, потому что это роскошь, которую могут себе позволить только богачи, но другие цепко держались за свой характер, всегда и везде оставаясь твердыми и

строгими.

Обычно эти люди были очень худы. Бедные люди с характером почти всегда были худы, и их не очень-то долюбливали. Лео подумал, что он и сам не очень-то любит жестких, неподатливых, характерных людей. То есть людей с твердым характером. Но почему же он сам хочет быть таким? Это просто чепуха! Он ведь твердо знает: радушные, податливые, так называемые мягкие люди ему куда милее. Лео гораздо больше любил мягких спокойными добрыми лицами, чем этих характерных с пронзительными глазами.

И все-таки существовала огромная разница между такими людьми и фрейлейн Хегеле, которую били по физиономии, а она опять возвращалась. Господин Коземунд ведь не вернулся после того скандала. Да, но ведь его же никто не бил: он сам бил жену. Можно ли человеку быть таким, как Хегеле? Или это дозволено только женщинам? Разумеется, существуют какие-то границы, но где они проведены? Этого Лео не мог взять в толк.

И Лео снова вернулся к той точке, с которой начал свои размышления, то есть что нужно узнать, где же проложены границы характера. Что именно думал юноша в это время, было не совсем ясно, но какие-то мысли шевелились в его мозгу.

Отношения между фрейлейн Хегеле и господином Бертеле становились ему все непонятнее. Хотя иногда он и не мог удержаться от смеха: чего только они не вытворяли.