...И никто по мне не заплачет

Колоссальная женщина.

При этом он, конечно, имел в виду не колоссальный рост, а колоссальное впечатление, которое она на него произвела.

Пригласишь ее? — спросил Биви.

Нет, сначала ты пригласи,— отвечал Лео.

Заиграли вальс. Они оба танцевали его не слишком

хорошо и потому остались сидеть. Чернявую пригласил какой-то пожилой господин, вечно околачивавшийся в «Маскотте». Голова у него была лысая, но он так изумительно танцевал, что все звали его «король вальса». Из левого кармана у него всегда торчала вчетверо сложенная газета, и его приглашение было честью для всякой девушки; отказа он не знал. Танцоры помоложе и девушки говорили, что он работник прессы. Доля правды тут имелась: король вальса был швейцаром в редакции большой газеты.

Когда вальс кончился, наступила пауза. Лео и Биви не сводили глаз с чернявой, а она отвернула голову, как делает каждый человек, когда другой упорно смотрит ему в затылок. Когда же девица наконец обернулась, Биви быстро сделал круговое движение указательным пальцем; здесь это считалось приглашением на танец. Но она смотрела совсем не на него, а на Лео: его лицо в полутьме «Маскотты» было по меньшей мере интересно. Биви, смутившись, быстро провел по волосам своим отвергнутым пальцем. Что ж ему еще оставалось? У Лео же при этом обмене взглядами мурашки побежали по коже, так бывает в кино при сверхотважных поступках героя, а с некоторыми и при звуках национального гимна.

Сердце Леонарда билось неравномерными толчками, когда маленький трубач поднес ко рту свой инструмент для следующего танца. Он мигом вскочил, тут же поднялась и чернявая. Она уже была приглашена каким-то нелепым типом, в высоком стоячем воротничке, сидевшим за соседним столиком. Но, поднявшись, чернявая бросила быстрый взгляд на Лео и очаровательно передернула плечами— этот жест говорил: «Увы, любимый, он был первым, но я уже твоя, я это знаю».

Теперь Лео мог подсмеиваться над молодым человеком в прадедовском воротничке. И каждый раз, когда пара крутилась, чернявая взглядывала на Лео. Ну не каждый, но, скажем, по меньшей мере каждый второй. Она тоже тихонько подсмеивалась над своим партнером.

За соседним столиком хлыщ из предместья с прилизанной, как у добермана, головой, опираясь одной рукой о барьер ложи, а другую положив на спинку стула, подпевал мелодии: «Пусть любимая почаще ходит в баню». Лео готов был придушить его. Но где уж, тот был явно сильнее. Надо надеяться, что чернявая не слышит. Эдакая пошлость! Биви вдруг сказал:

Слушай, она твоя, это и дураку ясно.

Он проследил за их взглядами. Лео робко переспросил:

Ты думаешь?

При следующем танце чернявая осталась сидеть, хотя кавалер со стоячим воротничком и разлетелся к ней. И сидела, покуда не приблизился Лео, который шел по танцевальной площадке и не знал, куда девать руки, а потому почти одновременно выбрасывал их вперед на ходу, как комики в кино.

Ее звали Хеди. Хеди Блей. Ей было восемнадцать лет, и она служила продавщицей в большом универсальном магазине, парфюмерное отделение. Она сразу же начала прижиматься к слегка припудренному Лео, в свете прожекторов похожему на загримированный труп. Первое, что он ей сказал, и притом тоном весьма драматическим, было:

Вы ждали меня?

Она тотчас же переняла этот тон и ответила глубоким театральным голосом:

Я ждала.

Когда Лео кончиками пальцев притянул к себе и верхнюю ее половину, она сразу подняла на него глаза. Всякий раз, едва только смолкала музыка, Лео поворачивался так, чтобы ей была видна левая сторона его лица, красивая сторона, и с помощью лицевых мускулов натягивал кожу над своим тонким носом. Он это умел. После первого танца он вручал чернявой Хеди свою визитную карточку. Первую, которую ему удалось сбыть. Зажав карточку в ладони, она быстро пробежала ее глазами и спросила:

В настоящее время в Мюнхене?

Да, да, — торопливо сказал Лео, — но теперь уж я здесь останусь.

Он посмотрел на нее, понравилось ли ей это.

Ей понравилось.

У Хеди во время танцев руки все время были немного влажные, и от нее пахло всевозможными духами. Она не замедлила объяснить ему, что пахнет от нее так хорошо потому, что она испытывает на себе все, что присылают оптовые торговцы, это входит в ее обязанности.

Во время большого перерыва она быстро направилась к Циркульной Пиле, которая приготовляла бутерброды с дешевой колбасой и при этом еще сильнее пыхтела. Девушка взяла себе бутерброд, в это время появился Биви. Лео представил его.

Очень приятно, — сказала продавщица, рассматривая Биви. А Биви очень понравилось имя «Блей».

До полуночи танцевал Леонард с Хеди. Она была поменьше его ростом, и, вытянувшись, он мог сверху смотреть на ее макушку, на черные волосы, слегка потрескивающие. Тонкие, подведенные брови были у девушки, большие коричнево-серые зрачки, и рот ее тоже был красив. Не маленький, ребячий, а уже взрослый. Щеки слегка ввалившиеся. Все это было интересно.

В половине первого они втроем пошли домой. Лео и Биви со скучающим видом шагали рядом с ней, словно им давно уже наскучило провожать девушек по ночам. И оба пренебрежительно обо всем отзывались и все обо всем знали. Малютка жила на Гётеплац. Они довели ее до дому стояли там и никак не могли наговориться. Но вдруг кто-то крикнул из окна, возможно, какой-нибудь старый дурак, страдающий бессонницей:

— Эй, там внизу! Заткнетесь вы когда-нибудь или нет?

Оба молодых человека презрительно усмехнулись, но Хеди сказала:

— Ш-ш-ш! — и воцарилась тишина.

На прощанье только рукопожатие. Да и что могло бы быть в первый день? Лео мог бы, конечно, поцеловать Хеди, потому что Биви шел шагов на пять впереди, из тактичности, но для первого дня он этого не сделал.

Но судьбе было угодно, чтобы он так и не поцеловал ее, потому что в следующую субботу, когда они все трое сговорились опять пойти в «Маскотту», у Лео не оказалось денег. В первый раз ученик Кни не получил ни одного гроша от своего хозяина Бертеле. Так же как Ганс и младший монтер Шалерер.

Господин Бертеле, давно уже испытывавший финансовые затруднения, прекратил платежи. Только фрейлейн Хегеле, которой к концу дня удалось сбыть электрический утюг случайному покупателю, выгадала для себя двадцать марок. Ей следовало дополучить еще сто шестьдесят. То есть разницу за восемь месяцев, которую ей пообещал господин Бертеле. Значит, в конце концов фрейлейн Хегеле, как она говорила, старалась напрасно.

И Гуго Бертеле объявил себя банкротом. Крах был полный и окончательный. Случился он оттого, что крупное строительное предприятие попросту не заплатило господину Бертеле. Оно тоже обанкротилось и увлекло за собой в бездну фирму Бертеле.

Ко всем бедам господин Бертеле уже годами играл на скачках. И это унесло остаток его денег, потому что лошади, которые, по его мнению, должны были победить, всегда приходили последними, а не первыми, как им полагалось. А приз, как известно, достается только тому, кто опередил других. Последний всегда должен платить.

Поэтому Лео и Ганс, которые были последними в фирме Бертеле, должны были платить часть долгов, даже не получив своего жалкого ученического жалованья.

В день катастрофы, это был четверг, обанкротившийся хозяин собрал свой персонал и разъяснил им ситуацию. Его курчавые волосы блестели и, так как он волновался торчали во все стороны. Затем он еще добавил, что возвращается в свою квартиру на Бавариаринг и заберет с собой то, что останется после описи товаров и оборудования мастерской. Того из служащих, кто хочет последовать за ним, он, конечно, возьмет. Оба ученика могут закончить у него курс учения. На квартире.

Господин Шалерер закашлялся и объявил, что месяца на два-три заболеет. Лео и Ганс были за предложение хозяина. Фрейлейн Хегеле, на глаза у нее навернулись две скупые слезинки, сказала, что в конце концов готова остаться с хозяином, если она будет ему нужна. Господин Вертеле сказал ей: