...И никто по мне не заплачет

Между тем Лео чуть ли не последним выходил через портал, на котором, окруженная гирляндой каменных яблок и груш, красовалась надпись: «Только для мальчиков».На нижней ступеньке стоял Биви Леер, он сказал:

Ты что сегодня? Мечтаешь?

Я? — остроумно переспросил Лео.

Ну да — ты. Кто ж еще?

Ей-богу, иной раз я сам не свой.

Вот это ты верно говоришь.

Оба смотрели, как Густль Мюллер под восторженный вой нескольких бывших одноклассников два раза наподдал ногой свой школьный ранец, которому он в свое время с помощью кожаной ручки умудрился придать вид портфеля. У остальных сегодня не было с собой ранцев, но Мюллер всю последнюю неделю просто-напросто оставлял свой в парте. Тут Лео сказал:

Вот что, Биви, ты не сердись, мне надо еще заказать в аптеке лекарство для бабушки. Я зайду за тобой попозже.

Да? — недоверчиво переспросил Биви и добавил:— Так, значит, встретимся потом.

Лео внезапно ощутил неодолимую потребность еще раз, в полном одиночестве, пройти по старому пути из школы. Про лекарство для бабушки он солгал, у нее было еще достаточно люминала.

В то время как крики и визги остальных, по правде сказать, звучавшие довольно-таки нарочито, постепенно стихали, Лео неторопливо шел домой. Ему вдруг вспомнилась какая-то фраза, возможно, название стихотворения или же глава из какой-то книги: «Прощание с юностью». Звенящая растроганность сошла на него, и внезапно ему стало очень жалко себя. Так жалко, как ни разу еще он никого не жалел. И тоскливая радость вселилась в сердце мальчика, только что окончившего народную школу, когда он шел по дороге своего раннего детства, к самым его истокам. Снова покатились перед ним волшебные каменные ядра, большие студеные шары с загадочными пестрыми спиралями, нигде не кончавшимися. Жужжащие волчки на добром солнце весеннего утра подскакивали, как козлы на мшистых пазах тротуара, а жестяные ободья велосипеда, заржавленные, но с весьма практичной канавкой, в которую так удобно вкладывать палочку, подгоняя их, гремели по нагретой мостовой.

Боязливо всходил семилетний мальчонка по лестнице с разрисованными стенами. Он уже знал, что эти рисунки — печать страшного черного человека, вращающего зрачками на ослепительно белых белках, которыми частенько пугала его бабушка. Шлепая босыми ногами, он прыгал по полям мелового круга, держа в судорожно сжатых пальцах правой ноги кусочек зеленого стекла. Небои адстояло в этих волшебных кругах, и совсем не просто было завоевать себе поле, дающее право на отдых.

Как хороши на вкус были желтые репки, оплаченные всего лишь содранной местами кожей, которые он рвал прямо с грядки, перебравшись через забор к пенсионеру Вюсту; они так аппетитно хрустели, когда он их ел, а иногда даже поскрипывали, потому что вытерты были только о коленку. А внутренняя сторона апельсиновой корки! Наци Кестл частенько дарил ему апельсиновую кожуру, это тоже настоящий деликатес. А когда получишь в подарок сердцевину яблока?! Наверно, не все люди знают, что самое вкусное в яблоке — его сердцевина, и особенно она сладка сверху, где торчит стерженек.

В воспоминаниях Лео опять засовывал — из благодарности — в рот прожорливому Наци головку отцветшего одуванчика. Достаточно было сказать Наци: «Открой рот, получишь что-то», и он, ни о чем не спрашивая, уже разевал рот. Лео держал серый шарик одуванчика за спиной, как его бабушка половник. А Наци начинал плеваться во все стороны, точь-в-точь лама в зоологическом саду, потому что волоски одуванчика прилипали к небу.

А разве мало радостей было на заброшенной строительной площадке позади Мондштрассе. Там рос и молодой нежный щавель, и сладкие стебельки кукушкиных слезок, которых, наверно, ни один человек не знал, а ему их показал старик Клинг, когда еще не заговаривался. И медвяные цветки крапивы, и странно зеленые плоды какого-то неведомого травянистого растения, похожего на мелкий клевер и мучнистого на вкус. Если добавить к ним зеленых бобов из близлежащих садиков, недозрелого крыжовника и черного как уголь картофеля, испеченного на костре, человек может прокормиться. И не надо ему есть омерзительного бараньего рагу, которое стряпает бабушка. А на бывшей строительной площадке, пожалуй, можно и жить. В котлах или в ямах, с упорным трудом вырытых в глинистой почве во время каникул и прикрытых кусками старого толя. Правда, дольше чем полчаса Лео, а он был отнюдь не из самых рослых, в плохую погоду никогда бы не усидел в таком бункере. Там сводило руки и ноги, так что и ко всему привыкшим парнишкам становилось невмоготу. Но ведь дождь-то идет не всегда.

А как здорово они расправились со слесарем Мюллером, который однажды разрушил их дом за то, что они позаимствовали у него жалкий ржавый лист железа, чтобы накрыться от дождя. Каспар Гиммельрейх изобрел великолепнейшую метательную машину. Они положили одно бревно на землю. А другое — крест-накрест сверху, так что получилось нечто вроде равноплечного рычага. На один конец его был водружен камень величиною с кулак, по другому они изо всех сил ударили здоровенной палкой. Камень взлетел на воздух в направлении черепичной крыши Мюллерова сарая-мастерской. Выставленный наблюдатель, Рупп меньшой, трижды докладывал о прямом попадании. В четвертый раз снаряд, из-за слишком большого рассеивания этого орудия, угодил в единственное окно мастерской обойщика. И тут Наци Кестл снова доказал, какой он замечательный парень. По единодушному решению (он и сам, конечно, поддержал его) Наци взял всю вину на себя и позволил обойщику Гиммельрейху, обычно столь добродушному, расправиться с ним при помощи мебельного ремня. Вот какой характер был у Наци!

— Ах ты паршивец, черт тебя возьми совсем,— услышал замечтавшийся Лео. Он шел по велосипедной дорожке, и проезжавший мимо почтальон съехал из-за него с этой дорожки и так стукнулся о край тротуара, что переднее колесо завиляло. Но Лео заметил, что это желтый казенный велосипед, а значит, не беда, если у него и получится «восьмерка».

И он пошел дальше по тропе прошлого. Теперь он уже бродил в парке у берегов Изара. Там повсюду подымались из земли странно высокие стебли, на которых росли смешные маленькие стручки, точь-в-точь горох; осенью они набухали от семян, и стоило легонько до них дотронуться, как они лопались, выстреливая зернышками иногда на целый метр вдаль. Сказав: «Поглядите-ка вон туда», ими можно было здорово испугать взрослых, потому что взрослые ничего уже не знали, не знали и редких растений, разве что тысячелистник. Пойма Изара тоже может прокормить человека. Ничего нет слаще райских яблок, величиной не больше лесного ореха, что растут там на двух высоких деревьях с гладкими стволами; но метким ударом их все-таки удается сбить. Беда только, что почти все они червивые. А ягодки барбариса, словно связки крохотных сосисок, гроздьями висящие на кустах! Излишне заботливые родители почему-то считают их ядовитыми. Или шиповник, имеющий двойное применение — как еда и как средство от чесотки.

Но всего лучше жареные уклейки. В мелких водах Изара этих маленьких рыбешек ловят, осторожно приподнимая крупные булыжники. Отвалишь камень, а большеголовые рыбки уже сидят там и ждут, безнадежно глупые, точно собака Иерихо из «Старых времен», покуда их не поймают рукой и, проткнув их большой рот, не нанижут на тонкий прут, чтобы затем испечь на дымящемся, обжигающем жаром костре. Не мешало бы, конечно, иметь щепотку соли для такого обеда и, может быть, не лишним было бы и выпотрошить рыбок, у них ведь, как у всякого живого существа, есть внутренности. Лео внезапно рассмеялся, вспомнив о пятидесяти шести метрах дерна, под которым они тогда искали майских жуков, и еще кое о чем не слишком аппетитном. Густль Мюллер рассказал об этом вождю Молчаливое Железо, когда тот перешел в шестой класс.

Густль уже сумел отомстить учителю Целлеру, который хотел пристрелить его из двустволки. Вскоре после казни этот самый Целлер велел ученику Мюллеру в перемену сходить для него за печеночным паштетом, который он собирался съесть в географическом кабинете между чучелом канюка и поперечным разрезом человека. На то, чтобы именно этого ученика послать за вторым завтраком, у Целлера была своя причина. Дело в том, что тетка Густля недавно приобрела гастрономический магазин неподалеку от школы. Раньше у нее была лавка в Марктредвице. Нельзя было сомневаться, что тетка щедро отвесит паштет для учителя своего племянника. Так она и сделала. Но Густль по крайней мере пять раз распаковывал сверток в подъезде школы и опрыскивал паштет своим частным дождем через дырку в левом верхнем зубе. Конечно, это было колоссальное свинство, Но между учителем Целлером и учеником Мюллером шла борьба не на жизнь, а на смерть.