...И никто по мне не заплачет

Гиммельрейхов Балтазар, несмотря на мраморные прожилки в глазу, живо это заметил, схватил монету недрогнувшей рукой и передал старшему брату. Но тот сказал:

Целая марка, это многовато.

Окликнул Евгению и отдал ей деньги. Затем подошел к Лео, Руппу меньшому и Биви и высказал свое мнение:

Хозяйка и возчик чем-то странным занимались.

Иди ты,— возразил Лео,— может, он просто хотел с ней побороться.

Знаешь, мне что-то противно,— сказал Биви Леер.

Тебе-то что, ты ведь еще ни черта не понимаешь,— возразил Мельхиор.

Как бы не так! — ответил Биви.

Я бы уж вам кое-что рассказал,— вставил Рупп меньшой.— Одно, доложу я вам, мне тоже противно, тьфу, черт!

Мимо прошла дворничиха и сказала мальчуганам:

Вам, конечно, все необходимо знать. Подумать только, молоко на губах не обсохло, а уж во все нос суют.

Мальчики рассмеялись, но едва только фрау Герлих отошла подальше, Биви бросил: «Старая швабра!»

Дворничиха быстро обернулась и коварно спросила:

Вы что-то еще сказали?

Мы? — удивился Рупп меньшой.— И не думали!

Так-то оно лучше, а то я вам...

Фрау Герлих не закончила свою речь и застыла в благоговении перед управляющим Штейном, который как раз затормозил свой туристский велосипед. Она подошла к господину Штейну и тихим, верноподданническим голосом поведала ему о случившемся. Лицо господина Штейна оставалось неподвижным. По окончании доклада дворни-

Чихи он снял шляпу перед ухмыляющимися мальчишками и прошел в свою квартиру. Сегодня у них готовили картофельные оладьи.

Трактир «Старые времена» целый месяц был закрыт. Люди ходили за пивом в «Бычье пастбище». Затем явилась чета новых арендаторов, по фамилии Шмидт. Прежнего хозяина здесь видели еще только один раз, когда он грузил на подводу старую, прокопченную кухонную мебель. Пес Иерихо бежал за подводой.

Леонард пошел наверх к бабушке. Она сидела в темной кухне перед пустой кружкой пива — утренняя порция. В воздухе пахло бараньим рагу, так что Лео буркнул себе под нос:

Пакость! — А бабушке сказал:—Вот все уже и позади, ба.

Так,— ответила бабушка,— разве уже два часа?

Больше,— коротко сказал мальчик, взял кружку, вымыл ее над раковиной и, точно отсчитав деньги, пошел за пивом. Когда он вернулся, бабушка сказала:

После каникул поищешь в газете место ученика. Газету попросишь у Куглерши. Она даст.

Да,— отвечал мальчик,— что-нибудь, наверно, найду.

В кладовке есть еще немного искусственного меда.

Лео намазал искусственным медом большой ломоть

хлеба. К бараньему рагу, как всегда безлюбо приготовленному, он не притронулся. Продолжая жевать хлеб, Лео снял свой синий костюм и надел будничные старые брюки. Старуха крошила хлеб в пиво.

Шестеро их окончило школу в этом году. Биви Лееру предстояло стать парикмахером в салоне Лехнера, это было уже решено. После каникул он должен был приступить к работе. Мельхиор, старший Гиммельрейх, шел в ученье к отцу, в клопиный санаторий, как он презрительно окрестил отцовскую мастерскую. Руппу меньшому предоставлялась возможность начать свою карьеру на телеграфе, а Наци Кестл намеревался изучить ремесло каменотеса, это считалось хорошей специальностью. Марилли Коземунд, вертихвостка, оставалась дома. Но Лео, второй ученик 8 «Б» класса, со всеми своими грандиозными отметками, еще не имел места. И вообще не знал, кем он будет. У Лео было плохо на душе. Во дворе кто-то из жильцов крикнул:

Эй, мальцы, сегодня отправляетесь на все четыре стороны?

Можно мне пойти вниз? — спросил мальчик старуху, и она ответила:

Мне-то что!

Спускаясь по лестнице с куском хлеба, намазанного искусственным медом, Лео думал об истории с трактирщицей Шиндлер и шофером. Откуда берутся дети, это он знал уже давно, но тут припуталось еще много такого, чего он не умел себе объяснить. А где ж это видано, чтобы четырнадцатилетний человек расспрашивал о таких вещах взрослого? В школе их тоже только отчасти просветил учитель закона божия, больше толковавший о святости брака. Правда, он всегда говорил: если кто-нибудь не понимает, что значат отношения между мужем и женой, пусть поднимет руку. Но никто руки не поднимал, и все глупо ухмылялись. Друзьям Лео тоже никто ничего не объяснил. Но скажи кому-нибудь из них, что ты не все знаешь, и они сострадательно рассмеются. Только Матчи Коземунд сообщила Марилли самое необходимое. А пробелы в познаниях Марилли восполнила теперь уже девятнадцатилетняя Ханни Бруннер, с которой Марилли неожиданно подружилась. В последнее время у Ханни стало меньше прыщей и угрей.

Открыв дверь, Лео увидел обеих девочек, прижавшихся друг к другу, словно любящая чета. Они таинственно о чем-то ворковали, при этом Марилли смеялась и бросала восхищенные взгляды на лошадиную морду Ханни.

И почему сюда забрела Марилли? Сейчас уже нельзя было не видеть, что у нее там под пуловером, и Лео сказал ей:

Здравствуй.

И она тоже сказала:

Здравствуй, Лео.

В это последнее лето своего детства мальчик ощущал еще и то, что ощущают в его возрасте мальчики всего мира.

Пришла пора, и Лео по ночам стал ворочаться на своей кровати, думая о Марилли, и был несказанно печален, несказанно одинок. И все вокруг внезапно становилось печальным и прекрасным, а потом опять темным и тяжким. А временами на него вдруг устремлялась и перекатывалась через него розово-красная лавина, так что он задыхался и на секунду-другую почти терял сознание. Тогда мальчик плакал. Выплакивал все слезы. И все же при этом ему представлялось, как он целует красноволосую Марилли.

От роду ему было четырнадцать лет и четыре месяца.

А в эти последние солнечные недели что-то еще нашло на него. Два дня выдалось очень скучных, и Биви Леер тоже ничего не мог придумать нового. Для привычных игр мальчики разом сделались слишком взрослыми, а в кино нельзя было пойти, потому что у них не было денег и они боялись контролера. И вдруг Биви говорит:

Есть где-то, кажется, народная библиотека, там дают книги задаром.

Они расспросили фрау Леер, она знала про такую библиотеку в здании биржи труда. Мальчики отправились немедля. Там сидело множество людей, почти все были плохо выбриты и с большими глазами, рубашки на них были не слишком чистые.

За стойкой стояла барышня. У нее были самые большие глаза — точно у коровы, подумал Лео. Барышня как- то странно улыбнулась и дала мальчикам каталог — пусть выберут себе книгу. Лео смотрел на ее прозрачную блузку и отметил, что барышня хорошо пахнет. Духами. Как в салоне Лехнера, где ему однажды перевязывали бородавку,— вдруг всплыло в его памяти. Оба они принялись листать каталог, но вскоре Биви сказал:

Эта жердь, наверно, все книги знает. Пусть даст что-нибудь интересное.

Они подошли к стойке, за которой, тихонько улыбаясь, ждала Прозрачная. Она предложила Лео:

Может быть, возьмете «Жизнь животных» Брема? Или?..— бросив на юношу удивительно масляный взгляд, она поджала губки и сказала: — Или Джека Лондона «Мартин Иден»?

В «или» было все дело. Не скажи она это «или», возможно, с Леонардом Кни все получилось бы по-другому. Словечко «или» в этом мире играет необыкновенно важную роль. Да «или» нет. «Или» все решило. Справедлирость илинесправедливость, война илимир, левая дорога илиправая дорога, мокрый носовой платок иливундеркинд, голова илигерб, хоп илитоп.

«Или» — до ужаса решающее слово. Вполне возможно, что даже господь бог зовется Или.

Итак, Лео мог взять на выбор Брема «Жизнь животных» или«Мартина Идена». Если бы Лео принес домой пакет динамита вместо бумажного испещренного черными значками пакета размером двенадцать на восемнадцать, это было бы для него куда менее опасно. В так называемой хорошей книге живет бацилла непременного размышления. Размышления о жизни, о «почему» и о «зачем». А это в лучшем случае кончается улыбкой, в худшем — в сточной канаве. В результате размышлений был выдуман порох, унтер-офицер и будильник.