Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

— Ну?!

— Что — ну?

— Видишь? Видишь, какой позер?

И верно: с трибуны Полковник производил впечатление откровенного позера. Он выдерживал долгие паузы, лицо отражало тяжкие усилия, как бы затрачиваемые на добывание из мозгов разных глубоких мыслей. Но мысли были незначительные, а паузы казались отработанными дома перед зеркалом. Это было позерство.

Прошло несколько дней, и наш Полковник почему-то стал ходить мрачный, он нервничал и наконец заявил, что уезжает домой — на конгрессе ему делать нечего.

Причина раскрылась. Она была в том, что центром внимания конгресса стала советская делегация. Иначе и быть не могло: вместе с нами в зал заседаний всегда входил престиж нашей страны. Прибавлю, что бесстрашный Михаил Кольцов и блестящий Илья Эренбург находились в Испании с самого начала событий и были там популярны. Всеволоду Вишневскому устраивали овации как автору фильма «Мы из Кронштадта»; А. Фадееву устраивали овации как автору «Разгрома». Оба этих советских произведения испанцы справедливо чтили как учебники мужества. Толстой, всемирно известный писатель, приехал обнажить голову перед страданиями и героизмом испанского народа... Удивительно ли, что делегация привлекала к себе дружеское внимание конгресса?

Но Полковника именно это и не устраивало: он оказался в тени. А раз так — не нужно ему никакого конгресса. Не для того он вырвался из обоза, чтобы его заслоняли! Он уедет домой!

Месяца через два после конгресса, когда я находился в Париже, Общество рабочих домов культуры, просуществовавшее недолго, пока держался Народный фронт, неоднократно приглашало меня выступать с беседами о Советском Союзе.

Однажды я был направлен в индустриальный городок Курбевуа, на авиационный завод.

После моего выступления организаторы вечера — несколько пожилых рабочих, с которыми мы пошли в кафе, — узнав, что я был в Испании, спросили, не встречал ли я там Полковника. Оказывается, они его знали: он покупал на их заводе аэропланы для испанской Республиканской армии.

Они говорили о Полковнике иронически и даже сопровождали его имя сочными эпитетами, которых я не могу привести именно по причине их избыточной сочности.

Я рассказал им, какое неприятное впечатление он произвел и на нас, и признался, что мы не понимали, почему он пошел в армию Республики, а не к Франко.

Тогда один из моих собеседников сказал, рассмеявшись:

— Дурак он, что ли, идти к фашистам?! Сейчас это самое загаженное место на всем земном шаре. А Полковник хочет славы. Он хочет, чтобы все им любовались, чтобы дамочки говорили: «Ах, какой он храбрый и смелый!» Но для этого надо быть на виду, надо кувыркаться прямо перед прожектором. А все прожектора наведены на Республику, на борющийся народ. Вот и пришлось ему идти в армию Республики. Если бы не это, не честолюбие и тщеславие, — какое бы ему было дело до испанского народа и до его борьбы за свободу!

Слова эти оказались пророческими: летом 1944 года, когда немцы уходили из Франции и пылили по дорогам, Полковник объявился в Париже. Он был по-прежнему полковником, но уже в танковых войсках, а не в авиации, и воевал уже не рядом с коммунистами, против реакции, а рядом с реакцией, против коммунистов.

Не часто вспоминаю я о нем. Но когда вспоминаю, то с горечью. Грустно думать, как свободно живет погань на этом свете, как она ходит в почтенных людях, в писателях, в героях, в духовных вождях и как она ничего не боится, как не испытывает, по-видимому, жжения в затылке, напряженно ждущем тумака, ходит свободная, торжествующая и принимает поклонение!

Уж лучше бы этот Полковник оказался шпионом или диверсантом. Не так бы обидно было, как сознание того, что вот смогла прийти пустая душа и развалиться со своей мелкой лавочкой тщеславия как раз там, где народ борется за свое освобождение и истекает кровью.

5

Когда мы ехали из Валенсии в Мадрид, наш шофер вдруг затормозил, снял фуражку, перекрестился, поклонился, — я не знаю кому, — и, снова тронувшись в путь, счел нужным объяснить, что мы только что покинули Каталонию и въехали в собственно Испанию. Как испанец, он приветствовал свою родину.

Солнце жгло нестерпимо, на дорогах ни души, деревни встречались редко, города еще реже. Много величественных руин. Они напоминали о том, что мы находимся в стране древней и прекрасной культуры, в стране се сложной, мучительной, но славной историей.

Мы видели развалины триумфальной арки, воздвигнутой около двух тысяч лет назад в честь побед императора Траяна, который родился на испанской земле. Мы видели виадуки, построенные задолго до нашей эры. Мы видели покинутые рыцарские замки — в них бродила тень Сида Кампеадора.

Это была история Испании, ее далеко ушедшее прошлое.

Тут же, рядом, — ее сегодняшний день.

Он предстал перед нами в поэтическом образе оливковой рощи. Какие изумительные краски! Какая свежесть!

Но почему деревья стоят огороженные, группками, по два — по три? Почему огорожено серым камнем даже одинокое деревцо?

Потому, что роща принадлежит помещику, а крестьяне арендуют у него отдельные деревья — два, три, а подчас и одно. Оно — источник пропитания целой семьи.

Когда сложились эти общественные взаимоотношения? Вероятно, тоже много веков назад. Реальность казалась не менее архаичной, чем только что виденные руины.

Наши машины остановились в деревушке Манга-нилья. Это узелок кривых, горбатых и безлюдных улиц, камень и зной. В мэрии — по-испански аюнтамьенто — было прохладно, и мы наконец смогли дышать.

Под окнами собралась ватага полуголых детишек, несколько молодых и старых женщин, одетых в черное, несколько высохших стариков в беретах. Это было все население. Остальные ушли на фронт.

Сначала все молча стояли и смотрели. Было похоже на обыкновенное деревенское любопытство к горожанам, да еще к иностранцам, писателям. Внезапно слабый голосок затянул «Интернационал». Через минуту за окном пели все.

Мы выбежали на улицу.

Женщины, старики и дети стояли строгие, сосредоточенные, торжественные и пели. Это были отцы, матери, жены, вдовы и сироты нищих крестьян, которые, арендовав одно дерево у помещика, ушли биться за свободу. Они пели гимн всемирного братства трудящихся и угнетенных.

В сущности, это была наша первая встреча с борющимся народом Испании. В Порт-Бу, в Барселоне и даже в Валенсии мы не чувствовали всего пафоса войны. Мы видели разрушения и два раза сами были под бомба'рдировкой. Но народ, стиснувший зубы, беспомощный, но яростный и надеющийся, мы увидели так близко только в этой деревушке.

Таким мы видели его потом каждый день.

В Мадриде я познакомился с молодой женщиной. В день военного мятежа она пошла вместе с братьями разбивать оружейные магазины, чтобы добыть оружие: у народа ничего не было. Того, что нашли в магазинах, тоже было недостаточно, чтобы вооружить всех. Однако люди не побоялись идти против солдат почти безоружными и взяли казарму приступом: недостающее оружие им заменяла ярость.

Эта молодая испанка участвовала в штурме; потом с младшим братом она ушла на фронт, куда-то на Гва-дарраму. Там брату оторвало ногу. После госпиталя он пошел работать на завод, где выделывались гранаты. На заводе произошел взрыв, ему повредило вторую ногу. После госпиталя он вернулся на завод.

Другой брат сражался в четырехстах метрах от своего дома. За четыре месяца он ни разу не зашел домой отдохнуть.

Я видел старуху, которая до мятежа жила на пенсии: покойный муж был постовой полицейский. Ей предложили эвакуироваться, она отказалась, ее лишили пенсии. Она голодала. У ее старшей дочери было двое детей. Она тоже не соглашалась покинуть Мадрид. Она отказалась уехать и заявила, что будет воевать. Если фашисты ворвутся в Мадрид, она убьет детей и покончит с собой.

Как это часто бывает в жизни, где-то рядом с отчаянием жила любовь.

Я познакомился с одним молодым бойцом Интернациональной бригады. Он был француз. Как-то он стал рассказывать мне, со множеством подробностей, о какой-то Кончите. До войны эта Кончите жила в Мадриде и держала столовников. Когда началась война, она передала ключи кухарке и ушла на фронт. Три месяца с ружьем в руках на передовой. Потом, после ранения, ее эвакуировали куда-то в Беникассин, за Валенсией. Чуть поправившись, она, до возвращения на фронт, помогала ухаживать за ранеными.