Сосуд скверны

Сомерсет МОЭМ

Сосуд скверны

Рис. М. Майофиса.

Немного найдется на свете книг более содержательных, чем «Руководства по навигации», изданные Гидрографическим департаментом по распоряжению Адмиралтейства. Это — красивые тома, отпечатанные на тонкой бумаге, в разноцветных бумажных переплетах; они по большей части довольно дешевы. За четыре шиллинга, например, можно купить «Лоцию Янцзы», содержащую описание реки и руководство по навигации от Усуни до крайней навигационной точки, включая притоки Ханцзян, Ялуцзян и Мин-цзян. За три шиллинга вы становитесь обладателем третьего тома «Лоции Восточного Архипелага», охватывающего северо-восточную часть Целебесского, Молуккского и Джайлоло проливов, моря Банда и Арафурское и, наконец, северное, западное и юго-западное побережья Новой Гвинеи.

В эти мореходные справочники не так уж безопасно заглядывать и домоседу, не желающему нарушить свой покой, и тому, чей род занятий приковывает его к постоянному месту жительства. Ибо они волнуют воображение, и ни их деловой стиль, ни сжатость строго упорядоченного материала, продиктованная неумолимым практическим стремлением сообщить все необходимые данные, не могут затуманить поэтические видения, которые, подобно опьяняющему ветерку, овевают вашу фантазию, причем даже с большей силой, чем когда вы на самом деле приближаетесь к одному из сказочных островков Восточных морей, пленивших ваше возражение на страницах мореходных справочников.

Эти справочники точно указывают, где якорные стоянки, пристани, чем вас могут снабдить в том или ином месте и где можно получить пресную воду; в них обозначены маяки, бакены, течения, говорится о ветрах и погоде, о туземном населении и его занятиях. Но странно, когда подумаешь, с какой невозмутимостью все это изложено — так, словно бы к сказанному уже нечего более добавить. Ну а где же тайны природы и ее красота, романтика и обаяние неизведанного?

Перелистав страницы этой несловоохотливой книги, вы, быть может, случайно задержите внимание на таком абзаце:

Что ж, неужели этого мало для вашего воображения, чтобы оно толкнуло вас отправиться в путь?

В том же томе, абзац из которого я привел, дано и сжатое описание Эласских островов. Они состоят из группы, или цепи, островов, «небольших, поросших лесом, простирающихся примерно на семьдесят пять миль с востока на запад и на сорок миль с севера на юг». Сведения о них весьма скудны; между островами есть проливы, некоторые суда проходили через них, но сами проливы еще мало исследованы и неизвестно, какую они представляют опасность для судоходства, а потому рекомендуется избегать их. На островах проживает около восьми тысяч человек, из коих двести китайцев и четыреста мусульман. Остальные туземцы — язычники. Главный остров Бару окружен рифами; на нем обитает голландский резидент. Белый дом резидента с красной крышей стоит на небольшом холме, он виден с почтовых судов Голландской королевской компании, когда они два раза в месяц заходят сюда, одни по пути в Макассар, другие в Мерауке, что в Голландской Новой Гвинее.

В некий период мировой истории резидентом на островах был минхер Эверт Груйтер. Он управлял туземцами с умеренной строгостью и при случае любил позабавиться. Он находил, что занять столь высокий пост в двадцать семь лет было великолепно; даже сейчас, когда ему исполнилось тридцать, мысль эта все еще радовала его. Телеграфной связи между его островами и Батавией в то время еще не было, почта приходила с такой задержкой и опозданием, что если Груйтер испрашивал какие-либо указания, то к тому времени, когда он получал их, они уже были совершенно бесполезны, а посему Груйтер больше полагался на собственное разумение и счастье, считая, что они уберегут его от начальства. Он был невысокого роста — немногим более пяти футов, чрезвычайно полнотелый и весьма цветущего вида. Из-за жары он брил голову, не носил бороды; гладко выбритое лицо его было круглым и красным, светлые брови едва заметны, в маленьких голубых глазах мелькал лукавый огонек. Зная, что вид у него далеко не внушительный, Груйтер тщательно одевался, дабы поддержать свое высокое положение. У себя в канцелярии или в суде он всегда появлялся в безукоризненном, без единого пятнышка, белом костюме. Правда, китель с блестящими медными пуговицами был ему тесен, обнаруживая тот неприятный факт, что хотя он и молод, но у него уже выпирает весьма округлый живот. Его благодушное лицо всегда блестело от пота, и он постоянно обмахивался опахалом из пальмовых листьев.

У себя дома резидент ходил в одном лишь саронге [1]; своей невысокой, округлой фигурой он напоминал раскормленного шестнадцатилетнего юнца. Вставал он рано, к шести часам утра ему всегда подавали один и тот же завтрак: ломоть папайи, холодную яичницу-глазунью из трех яиц, тонко нарезанный голландский сыр и чашку кофе. После завтрака он закуривал большую гаванскую сигару, читал газеты, словно они не были уже прочитаны от корки до корки, затем одевался и направлялся в свою канцелярию.

Как-то утром в спальню к нему вошел старший слуга-туземец и доложил, что туан [2] Джонс спрашивает, можно ли ему войти. Груйтер уже в брюках стоял перед зеркалом и любовался своей гладкой дородной грудью. Он наклонился, потом откинулся назад, подобрал живот и с довольным видом звучно пошлепал себя по груди. Грудь и в самом деле была объемистой. Когда слуга доложил ему, он еще раз взглянул на себя в зеркало, встретил взгляд своих глаз и обменялся с ним легкой иронической улыбкой, спросив про себя, какого черта принесло этого посетителя. Эверт Груйтер легко и свободно изъяснялся на языках английском, голландском и малайском, но размышлял он преимущественно на голландском. Его он больше любил за приятную ему грубоватость.

— Попроси туана подождать. Скажи, что я выйду к нему, — сказал он слуге.

Резидент надел на голое тело китель, застегнулся на все пуговицы и размеренной важной походкой вошел в гостиную. При его появлении преподобный Оуэн Джонс поднялся со своего места.

— Доброе утро, мистер Джонс, — поздоровался резидент. — Вы, наверно, зашли, чтоб выпить со мной джина с содовой перед началом работы.

Джонс не улыбнулся.

— Я пришел сообщить вам об одном весьма прискорбном случае.

Ни слова, ни серьезный тон, каким они были сказаны, не произвели никакого впечатления на резидента, его голубые глазки излучали благодушие.

— Садитесь, мой дорогой. Закуривайте сигару.

Резидент отлично знал, что Оуэн Джонс не пьет и не курит, но ему доставляло удовольствие при каждой встрече из озорства предлагать и то и другое. Гость и сейчас отрицательно покачал головой.

Преподобный Джонс был главой баптистской миссии на Эласских островах. Он тоже постоянно находился на Бару, самом крупном из островов, с наибольшим населением. На нескольких других островах у него были молитвенные дома на попечении туземных помощников. Это был высокий худощавый мужчина лет сорока, меланхоличный, с вытянутым желтоватым лицом. Каштановые волосы уже поседели у него на висках и сильно поредели спереди. Все это придавало ему несколько отрешенный вид.

Резидент хотя и не любил его, но уважал. Не любил он его за ограниченность и категоричность. Сам по натуре неунывающий язычник, любивший хорошо пожить, насколько позволяют обстоятельства, Груйтер испытывал неприязнь к человеку, который с неодобрением относился к этому. Кроме того, он считал, что не следует ломать обычаи и образ жизни туземцев, укоренившийся у них веками, над чем усиленно трудился баптистский миссионер. Уважал же он его за то, что миссионер был честным, трудолюбивым и полезным человеком. Преподобный Джонс, австралиец валлийского происхождения был единственным квалифицированным врачом на всей группе островов, и было, конечно, приятно сознавать, что на случай болезни у тебя под рукой есть не только китайский знахарь, но и знающий врач; кроме того, никто лучше резидента не знал, какую пользу может принести мистер Джонс и какое милосердие он проявляет. Когда на островах вспыхнула эпидемия инфлуэнцы, миссионер работал за десятерых, и ни шторм, ни тайфун не могли помешать ему отправиться на какой-нибудь остров, если там нуждались в его помощи.