Четыре тома

Владимир Андреевич Добряков

Четыре тома

Я увлеклась, ещё и компьютер немного шумел, и не услышала, как вошла мама. Она удивилась, даже пальцы у неё будто к дверной ручке приклеились.

— Ты что делаешь? — спросила она.

— Письмо читаю. Разве нельзя? Ведь тётя Лена для всех его написала.

— Это вчерашнее, из Петербурга? Но мы же читали его. Вслух. И ты вместе со всеми слушала.

— Я не всё запомнила. Ещё раз захотелось посмотреть. Шесть стран снимают фильм. Вот шестую не могла вспомнить. Теперь знаю — Польша. И фамилия американского режиссёра очень трудная — Роберт Дорнхельм. У нас нет таких фамилий.

— Да зачем тебе его фамилия?

— Незачем. Но раз тётя Лена в своём интервью газете написала, значит, для кого-то это интересно. И мне интересно.

— Не мечтаешь ли стать актрисой? — Мама подсела рядом на стул.

— Не знаю… Вообще-то, хотела бы.

— Именно: «вообще-то». Рано, милочка, думать о сцене. И природная склонность должна быть к этому. Дар от Бога.

— А вдруг у меня есть такая склонность? Помнишь, я в четыре года вскарабкивалась на стул и при гостях читала стихи? Не стеснялась. И все мне хлопали.

— О, Бог мой, когда это было! Сейчас в шестой ходишь. На табурет уже не встанешь. Барышня.

— Не встану, — с грустью подтвердила я… — Мам, а это ведь в самом деле огромное событие — столько стран Европы снимают роман Льва Толстого «Война и мир».

— Четвёртая попытка. Сергею Бондарчуку сорок лет назад «Оскара» дали. А к роману впервые обратились чуть ли не сто лет назад.

— А может быть, эта попытка самая интересная будет. Тут и русские артисты снимаются.

— Что ж, поглядим. По словам Елены: и наш какой-то телевизионный канал покупает право на экранизацию. Вот тогда сравнить можно. Тогда читающая публика снова в библиотеку потянется. К первоисточнику приникнет. Так было с «Мастером и Маргаритой».

— А нам не надо никуда ходить. Тридцать пять томов в шкафу стоят.

— Стоят, — кивнула мама. — Весной пыль с них стирала… А знаешь, Сонечка, — неожиданно призналась мама, — ведь последний том «Войны и мира» я так и не прочитала. Три одолела, а четвёртый… Там много было о военных операциях. Философии. Показалось: скучно.

— Ты так говоришь об этом, будто до сих пор стесняешься.

— Ну, хвастать тут нечем. Просто не сумела себя заставить.

— Я бы прочитала.

— Не зарекайся. Кругом столько интересного — никаких жизней не хватит…

Вечером на другой день мама зашла в комнату с компьютером, а на моём столе стопкой высятся четыре тома в коричневом переплёте. Я ещё в редакции школьного радио была. Пришла домой, разделась, положила ранец на стол.

— Это как понять? — Мама кивнула на стопку книг.

— Можешь зайти через три минуты? — таинственным голосом спросила я.

— Любопытно… — Мама покачала головой и прикрыла за собой дверь.

Я накинула на себя лиловую с большими цветами штору, встала посреди комнаты на стул и разрешила маме войти.

— Ого, памятник! Кого изображаешь?

Негромким, бесстрастным голосом я произнесла:

— По-французски я пока не умею. Поэтому начну с перевода.

Я сама себе удивилась. Тем же ровным голосом я рассказала почти треть страницы.

— Показательно, — отметила мама. — Долго учила?

— Три раза прочитала. Понравилось. Я обязательно все тома прочту. Все четыре тома, — с нажимом сказала я.

— Однако не рано ли? Роман не для детей. Тебе одиннадцати не исполнилось.

— А мне кажется: в самый раз. Мы даже попробуем на радио организовать дискуссию — что родители думают о своих детях, и обратимся с вопросами к родителям: какими они представляют нас? Ты, в частности, готова ответить?

— Да уж, голову придется поломать. Вижу — не отстанешь… А что значит твое заявление: «Французского пока не знаю». В школе у вас английский преподают.

— Но ведь есть люди — пять языков знают. Даже десять. И больше.

— Ой, фантазёрка ты у меня!

— Разве это плохо?

— Да нет, мечтай. Ведь у кого-то, действительно, получается…