Музыка души

В антракте, едва Петр Ильич вышел покурить, к нему подошли знакомиться несколько человек. И как только его узнали?

– Герр Чайковский, – поклонился один из них – щеголь с длинными усами и напомаженными темными волосами, – позвольте представиться. Я Огарев – правовед, композитор, мою оперу давали в Шверине. Позвольте вас познакомить: художественный руководитель театра Штиль, а это – капельмейстер Филиц. Не откажетесь ли выпить пива?

Петр Ильич пытался робко возразить, но его даже не стали слушать: потащили в буфет, заставили пить пиво, и пошло-поехало… Не пустили даже дослушать оперу до конца. Он страшно злился и, с огромным трудом отделавшись от новых знакомых, сбежал домой и немедленно велел портье говорить, что он уехал. Оставшееся время пришлось безвылазно сидеть дома, чтобы ни на кого не наткнуться.

***

Все последующие дни слились в сплошной поток репетиций, концертов, банкетов, безумной беготни и вынужденного общения с массой людей. Петр Ильич свыкся с дирижированием и теперь спокойно управлял оркестром, но все равно кошмарно уставал. Иногда он спрашивал себя: зачем добровольно терзаться, зачем гоняться за заграничной славой? Порой подобные мысли доводили до слез и глубочайшей тоски. Но потом, после удачной репетиции, успешного концерта им овладевало противоположное настроение, и даже появлялась жажда продолжать свое турне. Повсюду его принимали тепло, а в Берлине даже восторженно. И пресса отзывалась доброжелательно: гораздо с большим почтением, вниманием и интересом, чем в России.

Со всех сторон стали поступать приглашения на новые концерты. Как ни жаль, приходилось отказываться: физически невозможно было успеть везде. Страшно портил настроение назойливый Фридрих. Все советовали побыстрее отделаться от него, уверяя, что это просто жулик. Дело кончилось скандалом. Выведенный из себя Петр Ильич накричал на Фридриха, и тот сразу сделался смиренным. Увы, чтобы разделаться с ним окончательно пришлось пожертвовать пятьюстами марками. Но оно того стоило.

На одном из парадных обедов в Берлине, на котором собрались многие критики и важные музыкальные тузы, Петра Ильича окликнул знакомый женский голос. Обернувшись, он увидел Дезире Арто – сильно потолстевшую, но по-прежнему очаровательную, как и двадцать лет назад. Буря эмоций всколыхнулась в душе, он и сам не знал, был ли рад ее видеть. Зато она очевидно была счастлива. О прошлом они не сказали ни слова и вскоре уже болтали как старые друзья. Волнение улеглось. Петр Ильич понял, что может смотреть на Дезире, общаться с ней, не испытывая былой обиды и боли.

– Приходите ко мне завтра на обед, – радушно предложила она. – Мой муж будет рад вас видеть.

Даже упоминание о Падилле не вызвало ни малейшей горечи, и Петр Ильич с готовностью согласился. А Дезире продолжила:

– Я давно хотела вас попросить: не могли бы вы написать для меня романс? Хочется иметь от вас какую-нибудь память.

– Конечно, буду рад.

Дезире благодарно улыбнулась.

Вопреки опасениям Петра Ильича, обед у нее сошел благополучно. Падилла радостно душил его в объятиях, хотя прежде они близко не общались. Стремясь выполнить просьбу бывшей невесты, Петр Ильич просмотрел сборник современных французских поэтов, увлекся и вместо одного написал шесть романсов.

– Обычно говорят «щедр, как король», но следовало бы говорить «щедр, как артист», – сказала Дезире, благодаря его.

Расстались они лучшими друзьями.

Тридцать первого января Петр Ильич выехал в Прагу, откуда уже прислали программу бесчисленных оваций и торжественных приемов. Смущало только то, что чехи собирались придать концерту характер патриотической антинемецкой демонстрации – а ведь в Германии его принимали самым дружелюбным образом.

Подъезжая к пражскому вокзалу, он издалека увидел из окна вагона встречавшую его толпу. Народу собралось столько, что стало немного страшно. Когда он сошел на платформу, его приветствовал высокий худой человек с пышной седой шевелюрой, представившийся доктором Вашатым. Он по-русски произнес длинную прочувствованную о речь о том, как они рады приветствовать знаменитого композитора Чайковского в Праге. Выслушав ее с непокрытой головой, Петр Ильич ответил несколькими словами благодарности.

После чего дети поднесли ему цветы, а вся огромная толпа закричала:

– Слава!

Его проводили в фаэтон, и всю дорогу до гостиницы он ехал между стоявшими двумя сплошными стенами пражцев, встречавших гостя приветственными криками.

В гостиницу, где ему предоставили великолепнейшее помещение, явилась целая вереница выдающихся чешских деятелей, в том числе и Франтишек Ригер – лидер национальной партии Старочехов.

На следующий день к Петру Ильичу пришел Антонин Дворжак, и они сразу сошлись по-приятельски. А потом начались бесконечные банкеты, торжества, чествования, осмотр достопримечательностей, репетиции. В его распоряжение выделили карету. Разные любезные люди постоянно и повсюду его сопровождали, ни на секунду не оставляя в одиночестве, и воздавали такие почести, что Петр Ильич не знал, как и благодарить милых чехов. Все это было безумно лестно, хотя он был уверен, что почести воздаются ему не столько потому, что он хороший композитор, сколько потому, что он русский композитор.

Концерт в Рудольфинуме – концертном зале, представляющем собой роскошный дворец – прошел с громадным успехом. Особенными же овациями пользовалась увертюра «1812 год». От оркестра Национального театра Петр Ильич пришел в полный восторг. Хорошее настроение сохранялось и на состоявшемся после многолюдном банкете. Петр Ильич даже прочитал заранее написанную для него речь на чешском. Это ужасно тронуло всех присутствовавших, успех речи был неописанный, но сам он не понял и половины из того, что сказал.

Второй концерт, в заключение которого исполняли акт из балета «Лебединое озеро», приняли еще горячее, а подношения стали еще роскошнее. Среди них выделялся большой альбом с гравюрами художников из «Умелецкой беседы». Особенно трогательна была монограмма «PČ» в центре обложки – выложенная гранатом и окруженная солнечными лучами. Сразу вспомнились полушутливые слова Юргенсона: «Ты – солнце, освещающее мою фирму».

Несмотря на чудовищное утомление, Петр Ильич покидал Прагу со слезами на глазах, покоренный чехами. Пражские чествования превзошли его самые фантастические представления о том, что он мог встретить в Европе.

Ложкой дегтя в этой бочке меда стало молчание русской прессы. Он каждый день просматривал газеты в надежде найти хоть какое-нибудь упоминание о его концертном турне по Европе. Нет, не ради себя, но ради славы русской музыки. Тем более что в Праге его приветствовали именно как русского. И нигде – ни полсловечка. Больно и обидно, что из-за предвзятости прессы выражения горячих симпатий чехов к русским даже не дошли до них.

Страшно уставший, со взвинченными нервами, страстно стремящийся оказаться в каком-нибудь отдаленном уголке России, в середине февраля Петр Ильич приехал в Париж. На вокзале его встретил щегольски одетый начинающий седеть, но моложавый мужчина, представившийся господином Бенардаки и оказавшийся русским.

– В качестве соотечественника и музыкального мецената я устраиваю у себя вечер с участием месье Колонна. Он будет играть вашу Серенаду для струнного оркестра, и вы просто обязаны присутствовать.

Отказаться от столь любезного предложения было невозможно. И началось… Репетиции, визиты, новые знакомства, снова визиты… Петр Ильич стал предметом самых лестных выражений сочувствия, хотя и далеко не таких, как в Праге. К парижским торжествам примешивалась доза политического оттенка. В разгар франко-русского сближения все русское было в моде. Многие совершенно чуждые музыке французы считали долгом выразить Петру Ильичу сочувствие, поскольку он русский. Однако блеск парижского приема оставался чисто внешним. Настоящего понимания и любви к своим творениям он здесь не нашел.