Музыка души

Он чувствовал себя страшно постаревшим за это время. Появилась усталость от жизни, печальная апатия. Возникло ощущение, будто и ему скоро умирать. Все, что составляло важное и существенное, представилось мелким, ничтожным и бесцельным. Только вера, пусть еще не совсем окрепшая, поддерживала его во время трудного испытания.

Больше месяца длились мучения. Улучшение, которое продолжал обещать доктор Шустер, все не наступало. Кондратьев постоянно переходил от воодушевления и надежд к отчаянию и слезам. Во время одного из таких приступов он плакал и жаловался:

– Я знаю, что болезнь моя неизлечима. Я так устал от этой шестимесячной возни. Уж лучше бы мне остаться умирать дома – здесь только мучают напрасно.

– Полно тебе, Николай, – попытался успокоить его Петр Ильич, – есть же улучшения, да и доктор говорит…

– Какие улучшения?! Они так ничтожны…

Голос Кондратьева сорвался. Некоторое время он молчал, после чего тихий плач превратился в истерические рыдания. Схватив Петра Ильича за руки, он с горячечной страстностью заговорил:

– Я так благодарен тебе за то, что приехал! Только твое присутствие помогает мне не сойти с ума.

Петр Ильич и сам едва удерживался от слез. Он был поражен терпением и стойкостью друга: на его месте он бы давно потерял всякую надежду и умер от истощения.

После слез Кондратьев перешел в противоположное настроение: сделался весел и даже шутлив. И такие перепады происходили чуть ли не каждый день.

Петру Ильичу казалось, будто он не живет, а тоскливо произрастает. Каждую секунду он страстно стремился вернуться домой. Но совесть не позволяла бросить умирающего в одиночестве. А к августу, вопреки уверениям доктора, стало ясно, что Николай Дмитриевич умирает и надежды нет никакой. Петр Ильич написал его жене с просьбой прислать кого-нибудь из родных, кто мог бы его заменить. Сил оставаться в Аахене не было никаких.

В августе появилась новая надежда: Шустер выписал кровать с особым механизмом, которая могла заменить ванны. Результат оказался великолепным: Кондратьев сильно потел. Все воспрянули духом и приободрились. Увы, ненадолго. Николаю Дмитриевичу опять стало хуже: живот сильно вздулся, вода подступила к легким, и он начал задыхаться.

Петр Ильич стал бояться, что Кондратьев потребует, чтобы его везли обратно в Петербург. Он так долго жил ожиданием, что скоро вырвется из этого бесконечного кошмара, и вдруг придется трое суток трепетать в вагоне каждую секунду и видеть перед собой человека, утратившего последнюю надежду. Он чувствовал себя ужасным эгоистом, но одна мысль о таком путешествии была невыносима.

К его великому счастью, в конце августа в Аахен приехал племянник Кондратьева. С облегчением оставив на него больного, он вернулся в Россию.

***

Прибыв в Майданово, утомленный и угрюмый Петр Ильич обнаружил неподалеку от себя прелестный домик, уже вполне готовый и обитаемый. Стоял он около реки и леса, с чудесным видом на даль. Обуреваемый любопытством и отчасти завистью – ведь он давно лелеял мечту обзавестись собственным клочком земли и домом – Петр Ильич нанес визит хозяину. Им оказался редактор «Русских ведомостей» Соболевский. Он радушно принял гостя и охотно рассказал о том, как стал собственником:

– Я купил у Надежды Васильевны почти даром четыреста десятин. В мае начал строить дом – et voilà! – Соболевский широко улыбнулся, довольный своим приобретением.

Про себя Петр Ильич горько пожалел о своей непрактичности. Ведь он нисколько не беднее Соболевского. Почему же не может скопить денег и устроить подобно ему желанный приют?

Без того мрачное состояние духа сделалось еще мрачнее. Целыми днями Петр Ильич только и думал о том, как бы ему сделаться обладателем участка земли и дома. И тут, будто угадав его мысли, явилась Новикова с предложением:

– Не хотите ли, Петр Ильич, выкупить у меня участок возле леса?

– Признаюсь, у меня были такие мысли, – осторожно ответил он, внутренне чуть ли не подпрыгивая от радости. – Но хотелось бы сначала его посмотреть.

– Конечно-кончено, – с готовностью закивала Надежда Васильевна.

Участок располагался в живописном месте: с речкой и лесом, в стороне от дач. Петр Ильич немедленно загорелся желанием купить его:

– Сколько же вы просите за него?

– Двенадцать тысяч.

Он приуныл: таких денег у него никогда не бывало. Но сдаваться не хотелось.

– Я подумаю и отвечу вам на днях.

Новикова удовлетворилась этим ответом. А Петр Ильич, ничего не смыслящий в подобных делах, позвал на помощь Юргенсона. Тот сразу же заявил, что цена слишком велика, за такую можно найти гораздо лучше.

– Но я к Клину привык и мне хочется основаться именно здесь, – настаивал Петр Ильич.

– Хорошо, я привезу специалиста по покупке и продаже земель.

Обещанный специалист – Соколов – тоже пришел к выводу, что цена слишком высока, и обещал все уладить с хозяйкой, если Петр Ильич не станет вмешиваться. Он охотно согласился и тем временем задумался, где взять необходимые деньги. Хотя было страшно неудобно и даже противно, пришлось обратиться за помощью:  к Надежде Филаретовне и к Прасковье. Обе с готовностью согласились.

Воодушевленный предстоящей покупкой, отдохнувший в своей глуши после аахенских страданий, он уехал в Петербург на первую спевку «Чародейки».

***

Театр был погружен в полумрак – для репетиции осветили только сцену. Оперу проходили пока без костюмов и без игры. Петр Ильич слушал, в отчаянии закусив губу и сцепив пальцы. Он и раньше подозревал, что «Чародейка» слишком длинна, но теперь окончательно в этом убедился. Он отлично заметил, как в сцене Княжича с Кумой теплое отношение всех присутствовавших к опере прекратилось, и началось мрачное молчание и тоскливое недоумение.

Когда Юрий чуть ли не в третий раз собирался уйти и все-таки не уходил, а музыка все играла и играла, Петру Ильичу сделалось стыдно. Он ярко почувствовал то, что должны были ощутить зрители: тоску, упадок интереса и желание поскорее дотянуть до конца. Вокруг неодобрительно шептались, и все же никто ничего не сказал автору.

Только когда спевка закончилась, Павловская решилась исполнить поручение Всеволожского.

– Петр Ильич, – робко начала она, – дуэт слишком длинен. Нельзя ли его немного сократить?

Он обреченно кивнул:

– Да, теперь я и сам это вижу.

Тут все обрадовались, оживились и принялись доказывать то, что он и сам отлично знал, убаюкивая себя надеждой, что, возможно, ошибается. Крушение иллюзий было горьким.

Претензии на этом не закончились. После Павловской к нему обратилась Славина – исполнительница роли Княгини.

– Петр Ильич, надеюсь, вы не рассердитесь, но партия Княгини слишком высока – я не могу ее петь. И ни одно контральто не сможет.

Он горько вздохнул: вот еще переделка нужна, помимо сокращений. Однако певице ответил доброжелательно:

– Что вы, Марья Александровна! Я и сам смутно это сознавал. Но, признаюсь, думал, что именно вы, с вашим полусопрановым голосом, справитесь без затруднений. Признаю свою ошибку, немедленно пересмотрю партию и сообщу вам проекты изменений. Если они вас не удовлетворят, мы обсудим, что еще можно сделать.

Славина благодарно улыбнулась:

– Буду ждать. Не хотелось бы бросать роль – она мне очень нравится.

В Майданове Петр Ильич немедленно засел за работу и вскоре придумал замечательные сокращения. Разделавшись, наконец, с оперой, он поспешил в Москву – ему не терпелось обсудить с Юргенсоном, как движется дело с покупкой земли.

– Новикова уступила три тысячи, – сообщил друг.

Не успел Петр Ильич обрадоваться, как он продолжил:

– Но встретилось другое препятствие. Оказалось, все имение заложено у некоей госпожи Голиковой. Я ходил к ней, и она требует огромной суммы наличными, чтобы разрешить продажу части имения.