Музыка души

К середине августа покончив с симфонией, довольный проделанной работой, он уехал в Каменку. Три года Петр Ильич не был у сестры! Саша сокрушалась, что он отдалился от них, да и все в Каменке жаждали его видеть.

Садясь в вагон, он получил давно ожидаемый сценарий «Спящей красавицы», который уже отчаялся увидеть до отъезда. Как раз по пути его и просмотрел, восхитился и немедленно загорелся писать музыку.

Стоило Петру Ильичу выйти из фаэтона перед главным домом, как его тут же окружили родные. Первой, конечно, брата приветствовала Саша.

– Наконец-то, Петичка, ты добрался до нас! Тебе должно быть стыдно – совсем нас забыл!

– Каюсь-каюсь, – полушутливо-полусерьезно повинился он, с радостью отметив, что сестра заметно поправилась. – Обещаю в будущем исправиться.

Несмотря на радость от свидания с дорогими людьми, сама Каменка, как местность, показалась необыкновенно противной. В последнее время Петр Ильич слишком привык быть в одиночестве и свободно распоряжаться своим временем. А здесь немедленно закружила суета: то надо идти в большой дом, то кого-нибудь видеть у себя, постоянное пение прачек и солдат прямо под окнами… Всего за пару дней он страшно устал и не переставал изумляться, как прежде проводил здесь по несколько месяцев. Да еще и работать умудрялся.

Ужинал Петр Ильич в большом доме, где стало гораздо тише, чем прежде: мальчики уехали учиться, и из детей оставалась только Тася. В один из таких вечеров он и узнал ужасные известия из Парижа, где жила с мужем племянница Вера. Саша тогда ушла спать пораньше, и Лева подробно рассказал о тяжелом состоянии здоровья дочери:

– У Веруши туберкулы в легких и кишках. Коля пишет, что она тает как свечка, и надежды нет. Я хочу ехать в Париж, – немного помолчав, он тяжело заключил: – Прямо не знаю, как сказать Санечке. Пока мы скрываем от нее всю правду, но боюсь, она догадывается.

Известие потрясло Петра Ильича, и вечером в своем домике он пролил немало слез, думая о бедной племяннице. Жаль было совсем молодую, замечательную женщину, у которой останутся малолетние сироты. Но больше всего страшно за сестру: как-то она перенесет новое горе, когда недавно похоронила старшую дочь?

Порой Петр Ильич думал, что как единственно свободному из близких, ему следовало бы ехать в Париж. И даже несколько мучила мысль, что он этого не делает. Но множество причин – хотя он не мог не признать, что все они были эгоистического свойства – заставляли выжидать крайней необходимости.

С тяжелым сердцем, в беспокойстве о Саше и Леве, Петр Ильич через неделю покинул Каменку.

За время его отсутствия в кабинете фроловского дома сделали камин и повсюду вставили новые рамы. Стало гораздо теплее, дом приобрел необыкновенно симпатичный вид. По дороге Петр Ильич заехал в Москву, где новая симфония произвела настоящий фурор. Все московские приятели дружным хором уверяли, что это лучшая его вещь. Особенно же радовал энтузиазм Танеева – Петр Ильич бесконечно дорожил мнением бывшего ученика. А он-то воображал, что симфония никуда не годится, и со страхом представлял, как от него станут деликатно скрывать, что это пакость!

Всю осень он заканчивал «Гамлета», делал корректуру Пятой симфонии и готовился к концерту, который должен был состояться пятого ноября в Петербурге. Стояли чудесные солнечные дни, и с грустью он думал о том, что скоро придется расстаться со своим тихим убежищем, с ежедневными прогулками и уединением и вновь погрузиться в нервотрепку концертной жизни.

Накануне концерта Петр Ильич сильно нервничал. Однако, начав дирижировать, увлекся, забыв все страхи: впервые слышать свое новое сочинение в концертном исполнении – было в этом нечто необыкновенное, почти волшебное.

Как только прозвучал последний аккорд и автор-дирижер опустил палочку, зал взорвался шумными овациями – и со стороны публики, и со стороны оркестра. Музыканты исполнили троекратный туш, под который одновременно счастливому и смущенному Петру Ильичу слушатели подносили цветы, а депутация Филармонического общества – приветственный адрес на художественно украшенном пергаменте: об избрании его в почетные члены общества.

Чувствовавший себя больным от нервного перенапряжения еще накануне концерта, после него Петр Ильич слег окончательно и несколько дней не мог прийти в себя. Ненавидевшая его петербургская пресса, конечно, обругала. Писали и о недолговечности его сочинений, и об истощившемся таланте. В общем, все как всегда. Зато публика встретила Пятую симфонию с теплом и любовью, первое исполнение прошло с очевидным успехом.

С не меньшим радушием несколько дней спустя приняли «Гамлета». Довольный, хотя и уставший от суматошной столичной жизни, Петр Ильич уехал в Прагу на представление «Евгения Онегина».

***

На вокзале в Праге собралась огромная толпа. Петра Ильича немедленно повезли на репетицию концерта, не дав прийти в себя. Дирекция пражского театра в благодарность за прошлые заслуги и за то, что теперь он приехал к постановке оперы, устроила концерт, половина сбора с которого должна была поступить в его пользу. Однако концерт устроили неумело и несвоевременно, в неподходящий день, так что принес он всего триста гульденов. Петр Ильич не принял денег, пожертвовав их в персональный фонд артистов. А на следующий день вся пресса пестрела обвинениями в адрес дирекции, что возбудило еще больший интерес к «Евгению Онегину».

Премьера прошла великолепно. Конечно, постановка была далеко не идеальна – особенно в том, что касается правдивости декораций. Однако Петр Ильич ожидал худшего. И хотя в первой картине Татьяна и Ольга выходили не из русского помещичьего дома, а из роскошного палаццо в стиле Возрождения, зато костюмы были довольно верны, а у центральных персонажей даже вполне хороши. Пели и играли прекрасно. Особенно Фёрстерова-Лаутерова, исполнявшая роль Татьяны, очаровала Петра Ильича. О такой идеальной Татьяне он прежде не смел и мечтать! Овации были невероятные.

После спектакля к нему подошел Дворжак с поздравлениями:

– Ваша опера произвела на меня большое и глубокое впечатление – именно такое, как я ожидаю всегда от настоящего артистического творения. Ни одно из ваших сочинений мне не нравилось так, как «Онегин». Это музыка, манящая нас к себе и проникающая так глубоко в душу, что ее нельзя забыть. Я чувствовал себя унесенным в другой мир.

Петр Ильич был бесконечно польщен и горячо благодарил за лестные слова.

А вот новая симфония принесла разочарование. Хотя и в Праге, как до того в Петербурге, ее встретили бурными овациями, казалось, будто они больше относятся к его предыдущей деятельности, сама же симфония не способна увлекать. Ему теперь виделось в ней нечто отталкивающее: излишек пестроты, неискренность, деланность. Сознание этого причиняло острое, мучительное чувство недовольства самим собой.

Тем не менее Прагу Петр Ильич покинул, увенчанный многочисленными лаврами. Но только лаврами. Решительно, он не умел соблюдать свои денежные интересы.

На остановке в Вене он купил «Новое время» и, едва раскрыв газету, наткнулся на заметку:

«19 ноября в Ницце скончалась Вера Львовна Римская-Корсакова».

Петр Ильич давно потерял надежду на выздоровление племянницы, и все-таки новость потрясла. Всю ночь и следующий день он чувствовал себя больным. А от мысли, что будет с Сашей, становилось по-настоящему страшно. Он поспешил в Петербург, надеясь успеть на похороны.

Однако там выяснилось, что Веру похоронили в Ницце. В Петербурге Петр Ильич застал только убитого горем отца, который и рассказал о ее последних днях.

– Веруша с необыкновенной покорностью переносила страдания и ясно сознавала близость конца. В самое последнее время от слабости уже не могла говорить – только улыбалась, смотря на меня, на мужа и детей.

Голос Левы сорвался, и он отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Это так ужасно – потерять одну за другой двух взрослых дочерей, которым все сулило только счастье!