Пером и шпагой

черни! Не отталкивайте лодок и плотов от берега, кто бы ни приплыл. Пусть даже мужик! Даже чухонка с Охты! Никого не изгонять... И чтобы солдат поболее!

Он подарил Лопиталю табакерку, которой одаривал любого посла, - с видами своих каменноостровских дач. Но предерзкий "котильон", заваренный для недругов, подействовал и на самого изобретателя: Бестужев сильно охмелел, нарыв злобы его прорвало. Он бросил гостей и ушел допивать к солдатам, гулявшим по берегу. Этой содружеской пьянкой канцлер хотел привлечь гарнизон Петербурга на свою сторону, если решительный час переворота наступит.

На обратном пути с острова в город канцлер мрачно молчал, сидя на корме галеры, и трещала только его жена, Альма Беттингер. Французы невольно почувствовали, что над Петербургом уже нависла какая-то мрачная туча и гром скоро грянет.

Всем поневоле было страшно...

Вечером 18 августа маркиз Лопиталь сказал свите:

- Закрывайте на ночь плотнее двери. И держите пистолеты поблизости... В этой стране молнии разят среди ясного неба!

Так складывались потаенные дела в Петербурге, когда наконец грянул гром среди ясного неба и всех ослепила нежданная молния.

***

Как раз в этот день армия Апраксина проходила густым лесом, возле прусской деревни Гросс-Егерсдорф - узкими, заболоченными гатями. В лесу было влажно, пушки застревали в буреломах, сырел в картузах порох. Наконец войска вышли на узкую равнину, топкую и неровную, поросшую ольхой и ежевикой.

Посмотрев на карту, Апраксин тоненько свистнул:

- Матушки мои, да мы тут в ловушке. Здесь - лес, а подале - Прегель течет... Так негоже! Господа офицерство, пора маневр начинать; тронемся к Алленбургу с опасением...

Ближе к ночи в шатер к Апраксину впихнули страшного человека: был он бос, лицо в лесной паутине, прусский мундир рван, в репьях и тине, пахло от него табаком и сырыми грибами. Этот человек плакал, обнимая колени фельдмаршала.

- Русские.., божинька милостивый, не чаял уж своих повидать. Нешто же родные мои? Сколь лет прошло, как запродали меня в гвардию потсдамскую, с тех пор прусскую муку терпел...

Это был перебежчик. Ему дали вина. Он пил и плакал, дергаясь плечами. Потом прояснел - сказал твердо:

- Армия фон Левальда стоит в ружье за лесом. Сорок конных эскадронов Шорлемера да восемь полков гренадерских ударят поутру - костей не соберете! Коли не верите - хучь пытайте: любую муку ради Отечества стерплю, а от своего не отступлюсь. Так и ведайте обо мне... Утром - ждите!

Фермор схватил перебежчика за прусскую косицу, рвал его со стула, топтал коваными ботфортами:

- Я таких знаю: их в Потсдаме нарочито готовят, дабы в сумление противников Фридриха приводить.

- Погоди мужика трепать, - придержал его Апраксин. - А може, он патриот славный и верить ему надобно?

Но патриоту в ошметках прусского мундира не поверили: штаб Апраксина счел, что Левальд умышленно вводит в заблуждение русских, дабы они, напрасно боя здесь выжидая, истомили бы армию в пределах сих, кои лишены