Пером и шпагой

конницу!..

- Рязанцы, не напирай...

20 тысяч рекрутов, еще не обстрелянных, и 15 тысяч человек больных - эти 35 тысяч, не принимавшие участия в бое, висли сейчас камнями на шее ветеранов. И надо всем хаосом телег, людских голов, задранных оглобель и пушек верблюды гордо несли свои головы, рассыпая в сумятицу боя презрительные желтые плевки.

Убит еще один генерал - Иван Зыбин (из лужских дворян).

Пал замертво храбрый бригадир Василий Капнист (остался после него сиротой в колыбели сын - будущий поэт России).

Израненные русские войска - с воплями и матерщиной - отступили перед натиском... Они отступили!

***

- Через полчаса я буду пировать под шатрами Великого Могола, - сказал фон Левальд. - Принц Голштинский, слава - на кончике вашей шпаги... Вбейте же клин в русское полено и разбросайте щепки по полю!

Принц вскочил на коня и налетел своей конницей на русские ряды "с такой фурией (заявляет очевидец), что и описать невозможно". Принц Голштинский смял казаков и гусар, но.., напоролся на 2-й Московский полк. Москвичи так ему поддали, что "с фурией" (которую я тоже не берусь описать) принц турманом полетел обратно. фон Левальд увидел его у себя, всего забрызганного кровью.

- Они разбиты! - очумело орал принц, еще весь в горячке боя. - Они разбиты, но почему-то не хотят сложить оружие!

- Я их понимаю, - отвечал Левальд. - Они не хотят сдаваться потому только, что бежать им некуда: ручей Ауксин брода не имеет. Зато мы выкупаем их сразу в Прегеле!

***

В шатер к Апраксину, опираясь на саблю, вошел раненый бригадир Племянников:

- Генерал-фельдмаршал! Прикажи выступить резерву и помереть. И мы помрем. Вторая дивизия повыбита. Стрелять чем не стало!

Апраксин испуганно огляделся.

- Чего стоите? - накинулся вдруг на официантов. - Собирай посуду, вяжи ковры... Да хрусталь-то, хрусталь-то.., рази же так его кладут? Ты его салфеточкой оберни, а затем укладывай! Не твое - так, стало быть, и жалеть не надобно?

Племянников пустил всех по матери и, припадая на ногу, снова ушел туда, где отбивались его солдаты. Кто-то схватил его в обнимку. Поцеловал в губы губами, кислыми от пороха.

Это был друг его и собутыльник - Матвей Толстой.

- Чего ты, Матяша? - спросил Племянников, опечаленный.

- А так, брат.., просто так.., прощаюсь! Племянников обнял Толстого.

- Пошли, Матяша, - сказал с ожесточением. - Помрем с тобой как следоваит. Не посуду, а честь спасать надобно...

Издали - через оптику трубы - Левальд видел первую шеренгу русских полков. Она сплошь стояла на коленях, чтобы не мешать вести огонь второй линии. Третья держала ружья на плечах стрелков второй линии. Убитые в первой шеренге с колен ничком совались лицами в землю, на их место тут же (без промедления!) опускался на колени другой из второй линии. Из третьей же солдат замещал того, кто стал ближе к смерти - уже в первой.

Порох кончался. Кое-где резались на багинетах, бились лопатами и обозными оглоблями... Отступать русским действительно