Музыка души

– Не обострилась бы ее болезнь от таких переживаний. А Бобик?

– Конечно, был потрясен. Но встретил трагедию стойко и мужественно. Он молод – в этом возрасте легче пережить беду.

Петр Ильич согласно кивнул. Тревога о родных, не перестававшая терзать его со смерти Тани, немного улеглась. И он сосредоточился на подготовке к предстоящему концерту.

Было невероятно страшно, даже живот начал болеть. Иногда страх доходил до того, что Петр Ильич хотел отказаться и уехать, не в состоянии победить робость. Только титаническими усилиями воли он заставлял себя остаться и довести дело до конца.

Всю ночь перед первой репетицией он провел в мучительном беспокойстве и утром явился практически больным. Но стоило ему показаться в зале, как музыканты устроили бурную овацию, и странным образом страх мгновенно прошел.

Позже волнение вернулось, но это уже было скорее предвкушение художественного восторга, которое испытывает автор, стоящий во главе превосходного оркестра, с любовью и увлечением исполняющего его произведение. Когда он завладевает волей сотни человек, играющих по его палочке. Во время концерта Петр Ильич испытал минуты безусловного блаженства. Пожалуй, они стоили перенесенных мучений и тяжелой борьбы с самим собой.

Перед отъездом он зашел к жившему в Петербурге Кондратьеву. Встреча со старым другом подействовала угнетающе. Николай Дмитриевич был тяжело болен и выглядел ужасно. При страшной худобе у него образовался огромный, наполненный водой живот, и распухли ноги. Консилиум врачей во главе с Боткиным определил болезнь Брайта. Больной мог прожить еще долгое время, но вылечить его нельзя. Вопреки всему Кондратьев был полон надежд и не терял жизнерадостности:

– Доктора утверждают, что я могу еще поправиться, – уверенно заявил он, задыхаясь при каждом слове.

Но признаки приближающейся смерти, явственно различимые на его лице, противоречили бодрым словам. Петр Ильич со страхом подумал, что видит друга в последний раз.

***

Несмотря на середину марта, погода стояла совсем зимняя, снег завалил весь парк. Но днем солнце пригревало, и гулять было приятно. Однако и дома Петр Ильич не чувствовал себя хорошо. Что тому было причиной – усталость от концерта, необходимость срочно переделывать «Чародейку», или расстройство желудка, – но он постоянно испытывал непонятную тоску. А как в Петербурге казалось, что в деревне он будет наслаждаться спокойной одинокой жизнью! И вот пожалуйста – никакого наслаждения, одно расстройство.

Весь апрель Петр Ильич провел в Майданове, усердно работая над оперой, стремясь полностью покончить с ней и освободиться от этой обузы. Наконец, сбыв с плеч «Чародейку», он осуществил давнюю мечту – проехать пароходом по Волге.

Отправлялись из Нижнего Новгорода. От пристани по крутому холму поднималась широкая лестница. А наверху красовался древний кремль с высокими кирпичными стенами и белокаменными златоглавыми церквами.

Насилу Петр Ильич нашел на пароходе «Александр II» место второго класса, и то страшно неудобное. Дурная погода, шум и суета отравили начало пути. И все же Волга понравилась. Река была в полном разливе, и местами берега так удалялись друг от друга, что она делалась похожей на море. Гористый правый берег часто представлял красивейшие ландшафты. Далеко не такие великолепные, как на Рейне или Дунае, но главная красота заключалась не в берегах, а в безграничном просторе, массе вод, неторопливо, без всякого бурления катящихся к морю.

Петр Ильич влюбился в эту чудную реку и готов был целое лето плавать по ней взад и вперед. Но… на своем пароходе – в полном одиночестве. Страшно раздражали пассажиры, постоянно лезшие знакомиться, не желавшие оставлять в покое. И что за несносная страсть непременно выпытывать: куда вы, кто вы, и зачем вы едете! Петр Ильич все же сумел устроиться так, чтобы никто не знал, кто он такой. Что, однако, не избавило его от участия в музыкальном вечере.

Он аккомпанировал уверенно державшей себя барышне, которая взялась петь один из его романсов. Спев едва две строчки, она прервалась и недовольно скривилась:

– Ну, куда это годится! Вы неправильно аккомпанируете!

Он пытался возразить, но его даже не стали слушать.

– Я лучше знаю! – с апломбом заявила девица. – Сам Чайковский проходил эти романсы с моей учительницей.

Петр Ильич не нашелся, что сказать на столь смелое заявление, и предпочел не спорить. Раскрывать инкогнито он вовсе не собирался.

На этом мучения не закончились. Едва он вышел из-за рояля, его вниманием завладел важный усатый господин, который принялся рассказывать, что он лично знаком с «нашим дорогим композитором». На свою беду Петр Ильич выразил недоверие – господина он абсолютно точно не знал. На что тот убежденно принялся рассказывать:

– Чистейшую правду говорю! Когда ставили «Мазепу», Чайковский стоял за кулисами рядом со мной – вот как вы сейчас. И он так восхищался Лодием в роли Орлика, что потом рыдал у меня на плече!

Петр Ильич аж поперхнулся от такого откровения. И ничего, что партия Орлика басовая, а Лодий – тенор! Уж не говоря о том, что ни на чьем плече он никогда не рыдал. Господин истолковал его смущение по-своему и, покровительственно похлопав по плечу, удалился, довольный произведенным впечатлением. Только тогда Петр Ильич достаточно пришел в себя, чтобы усмехнуться ему вслед и подумать: «Расскажу друзьям – вот будут хохотать!»

Из виденных по пути городов больше всего понравились Самара, маленький городок Вольс, поразивший великолепным садом, и Баку. Красиво застроенный, чистый и необычайно характерный город: восточный элемент так сильно в нем преобладал, что казалось, будто находишься где-нибудь по ту сторону Каспийского моря. Одна беда: слишком мало зелени. Вечная засуха и каменистая почва даже Михайловский сад сделали жалким зрелищем высохших деревьев и желтой травы.

На Каспийском море ночью поднялась такая качка, что сделалось страшно. Каждую минуту казалось, будто потрясаемый волнами пароход разобьется в мелкие дребезги. Из-за кошмарного шума невозможно было глаз сомкнуть. Петр Ильич перенес качку относительно безболезненно, а вот Алексей стал жертвой морской болезни. Всю ночь его выворачивало наизнанку, а утром бедняга не в состоянии был подняться с постели.

В Тифлисе, куда Петр Ильич добрался к июню, стояла невыносимая жара. К счастью, через десять дней он вместе с семьей Анатолия уехал в Боржом. Местность представляла собой ущелье речки Боржомки, впадающей в Куру, и поначалу повергала в уныние возвышавшимися отовсюду горами. Они давили, лишая привычного широкого горизонта.

Но на следующее утро, во время первой же прогулки это ощущение пропало. Петр Ильич пришел в восторг от дивного парка, переходящего в густой тенистый лес. Оттуда дорожка вышла на великолепный ландшафт. И он понял, что навсегда влюбился в Боржом – маленький летний городок, совсем недавно отстроившийся. Здания в основном представляли собой дачи и виллы. И самая лучшая из них принадлежала Анатолию. При ней был разбит чудесный сад, а наверх, в высоко расположенный хвойный лес вела узкая тропинка.

Поначалу Петр Ильич боялся встреч с дачниками, их назойливости и любопытства, но быстро нашел замечательный способ избегать их. Два раза в день в Боржоме устраивались концерты, и на музыку собирались все. Стоило только не ходить туда – и никогда никого не встретишь.

Узнав, что в Боржоме есть минеральные источники, Петр Ильич, давно собиравшийся попить воды, решил пройти курс лечения. Доктор, к которому он обратился, внимательно осмотрел его, долго постукивал, выслушивал и, наконец, сделал заключение:

– Не в порядке печень. Она сместилась вследствие давления желудка, с которым у вас серьезные проблемы. Вам следует в течение шести недель пить воду по два раза в день и ежедневно брать теплые минеральные ванны.