Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

А проснулся Офонас-Юсуф от жара солнечных лучей. Солнце било своими прямыми жаркими лучами в плотную ткань палатки и сильно согревало лицо Юсуфа. Он чувствовал себя отдохнувшим, упокоенным. Поднялся легко и выбежал наружу. Вокруг — суета. Одни воины доедали кхичри, другие уже седлали коней. Подручный повара протянул Юсуфу миску с овощами и рисом. Оказалось, Микаил уже давно уехал, уехал и повар. Войска уже проходят ущелье. Вскоре Офонас взобрался на повозку. Двигались не так быстро. Офонас любопытствовал, выспрашивал, что же случилось ночью. Все говорили, отвечали, проезжаясь, гарцуя на отдохнувших конях, что теперь дорога безопасна. Все восхваляли Микаила, хвалили его смекалку и острый ум.

Что же вышло ночью в ущелье? По горным дорогам кони двигаются медленно. Микаил повёл пеших воинов. Он приказал им идти как возможно тише. Дорога постепенно сужалась. С обеих сторон её вставали горы. С правой стороны горы были очень высоки и казались неприступными, вершины их нависали над дорогой. С левой стороны горы были пологие, невысокие и пригодные для подъёма вверх. Микаил искал тропу. И вскоре его догадка подтвердилась: он увидел расщелину, к которой вела узкая тропа.

«Вот место засады! — подумал Микаил. — Войско войдёт в ущелье, и на него ринутся с горных вершин всадники Мубарака. А перед этой атакой, разумеется, осыплют наших воинов градом камней. Да, засада здесь. Справа горы встают отвесной стеной, там всадники не смогут подняться и спуститься. Слева же спуск удобный...»

Микаил одет был в одежду простого пехотинца — рубаха, тюрбан, дхоти — набедренная повязка. На голове его был зелёный тюрбан, за спиной — колчан со стрелами. Микаил был вооружён луком. Он поставил своих воинов несколькими большими соединениями и расположил эти соединения так, что вершины гор и места, близкие к подъёмам, оказывались окружёнными. Микаил определил дозоры и отдал строжайший приказ воинам: вести себя как возможно тише.

   — Вокруг нас — враги, — сказал он. — Лёгкий шум — и нас обнаружат. И тогда погибнем все!..

Микаил разделил воинов на десятки и сотни и поставил командиров. А сам решительно двинулся вперёд, вверх.

Микаил прошёл уже не один крош [129]. Рассвело. Затем полуденное солнце залило светом горы. Микаил поднялся уже на достаточную высоту. Воины Мубарака должны были находиться в засаде где-то поблизости. Надо было идти особенно сторожко. Бог весть, что сделал бы на месте царевича из Рас-Таннура любой другой разведчик! Микаил же остановился и громко крикнул:

   — Да здравствует махараджа Мубарак!

Тотчас же появились вооружённые воины. Они были настроены отнюдь не мирно, а проще говоря, намеревались изрубить незнакомца на куски!

Микаил бросил лук на землю и поднял руки. Один из воинов Мубарака остановил прочих. Он приказал им броситься на незнакомца и связать незнакомцу руки и ноги. Это было тотчас сделано. Тогда человек — это, конечно, был один из командиров — начал допрашивать Микаила.

   — Кто ты? — спросил он прежде всего. И его грозный голос не обещал ничего доброго. Но и Микаил ведь был не из тех, кого возможно напугать грозным голосом!

   — Моё имя — Маниклал, — отвечал Микаил спокойно, будто не был брошен наземь связанный по рукам и ногам, а сидел в приёмной дворцовой зале на шёлковых подушках...

   — Если ты не скажешь правду, — предупредил Микаила допрашивающий, — я прикажу убить тебя без промедления!

   — Зачем же мне лгать? Я скажу всю правду о себе. Я родился в приморском городе Гоа, отец мой владел кораблём, нанимал людей и отправлял корабль с товарами в плаванье вдоль побережья. Сам он никогда не выходил в море. Из меня он также намеревался сделать хозяина кораблей. Но я мечтал выходить в море сам и уже в мечтах своих видел себя капуданом корабля, отдающим приказания громким голосом, перемогающим шум ветра. Когда проклятый Махмуд Гаван осадил Гоа, отец мой вскоре понял, что город падёт. Мы погрузили на корабль наше имущество и вышли в море с верными людьми. Корабль быстро двигался в волнах. Впереди показались ещё несколько кораблей. Мы не могли миновать их. Мой отец вышел на корму и закричал, что идёт с миром. Тотчас откликнулись с палубы одного из кораблей и звали моего отца. Мы поднялись к ним. Это оказались корабли из далёкого Рас-Таннура. С нами обошлись хорошо, накормили, напоили и развлекали беседой. А в это время их матросы уже бесчинствовали на нашем корабле, истребляя наших людей. А мы, мой отец и я, ни о чём не подозревали. Но вот с нас сорвали одежду и принялись избивать безжалостно плетьми. Связанных по рукам и ногам, нас бросили под палубой в темноту, тесноту и грязь. Долгое время мы пробыли там, задыхаясь в зловонии. Корабль быстро двигался вперёд. Затем мы поняли, что корабль стал на якорь. Нас вывели вновь на палубу. После долгого времени тьмы солнце ослепило наши глаза. Вскоре мы уже знали, что Гоа взят войсками проклятого Махмуда Гавана и разграблен. Пленённых жителей продавали в рабство. Мой отец понял, что грозит нам. Он улучил мгновение и бросился на одного из людей Рас-Таннура. Мой отец выхватил у него из-за пояса кинжал; никто не успел и глазом моргнуть, а отец мой вонзил кинжал в мою грудь, в грудь своего единственного сына, и тотчас закололся и сам, предпочитая смерть рабству и позору. Я успел понять его и был рад смерти, как возможно радоваться избавлению от мучений. Сметный мрак охватил меня. Но радость моя оказалась напрасной. Я потерял отца, однако остался в живых. Деяние моего отца видел с берега сам Махмуд Гаван. Мужественное это деяние привлекло его сердце. Он приказал излечить меня, и лекари его за меня взялись. Купцы из Рас-Таннура, желая подольститься к победителю, подарили ему несколько рослых, сильных невольников. Меня они также оставили в дар Махмуду Гавану. Когда наконец меня излечили, он призвал меня. Я был уже совершенно здоров, рана зажила так хорошо, что даже и следа не осталось. Махмуд Гаван беседовал со мной крайне милостиво. Он спросил, владею ли я воинскими искусствами. И я отвечал, что поскольку желал ходить в море на корабле, то и воинским искусствам обучился. Тогда Махмуд Гаван сказал, что оставит меня при своей особе, ибо ему нужны люди мужественные и благородные. Разумеется, он поставил мне одно условие: я должен был перейти в магометанскую веру. На это я не мог согласиться! Но если бы этого условия не было, я всё равно не согласился бы служить разорителю, губителю моего родного города!..

Махмуд Гаван, видя мою неколебимость, загорелся желанием одолеть меня, обратить в его веру и заставить служить ему. Но ни просьбы, ни угрозы, ни посулы, ни пытки не сломили меня. И вот, в один несчастливый для меня день, вновь привели меня к Махмуду Гавану. Я увидел расставленные яства и напитки, а Махмуд Гаван сидел и смотрел на меня милостиво. Он велел и мне сесть. Я опустился на подушки.

   — Ешь и пей! — приказал Махмуд Гаван. — Твоё мужество, твоя сила духа восхитили меня. Я отпущу тебя на свободу и дам тебе денег. Ты сможешь отправиться, куда захочешь.

Я не знал, каково может быть коварство человека, подобного проклятому Махмуду Гавану. Я поверил ему и принялся за еду, совершенно успокоенный. Махмуд Гаван приказал, и тотчас откинулся ковёр, прикрывавший дверь, и резные створки распахнулись. В залу вступили танцовщицы. Красавицы окружили меня, изгибаясь. Я тянулся к ним руками и лицом. Одна из них села подле меня, наполнила чашу вином и поднесла к моим губам. Я и не думал отказаться. Девушка обняла меня за шею звенящей браслетами рукой. Нежные её губы прижались к моим губам. Неприметно для себя я пил, осушал чашу за чашей...

Что же случилось дальше? Я пришёл в себя на постели, но рядом со мной не было красавицы-танцовщицы. Я испытывал крайнюю слабость и скоро понял, что явилось причиной моей внезапной для меня слабости. По приказанию коварного Махмуда Гавана меня опоили настоем трав, вызывающих глубокий сон. Этот настой подмешали в вино. • И когда я провалился словно бы в небытие, надо мной совершили обряд обрезания крайней плоти. И вот я лежал беспомощный, страдая от слабости, вызванной потерей крови. Я желал лишь одного: отомстить Махмуду Гавану за всё: за смерть моего отца, за разорение моего родного города... Теперь я понимал, что с Махмудом Гаваном следует быть таким же коварным, каков и он сам! Я покорно изъявил желание принять веру Мухаммада: