Семья Берг

— Ваши рассказы расширяют наш кругозор. Они особенно важны мне — для моей будущей работы.

— Ну да, да, я рад… Спасибо. Да, чего только не бывает в жизни врача.

— Мы с Машей очень счастливы, что познакомились с вами.

— И мы рады познакомиться. Давайте не будем прерывать нашего знакомство.

У себя в комнате Павел говорил:

— Да, Машуня, он очень напоминает моего учителя Тарле. Вот это люди! Но Тарле уже арестовали и сослали. Надеюсь, что этого никогда не случится с Плетневым.

В Москве, у Крестовской заставы, в 1899 году построили большой и красивый Виндавский вокзал, потом его переименовали в Рижский. Район вокзала сразу оживился: вокруг начали открывать трактиры, гостиницы и строить жилые дома. А за вокзалом купец-меценат Ведерников построил на свои деньги больницу из нескольких двухэтажных кирпичных корпусов. По тем временам больница была оснащена передовым оборудованием и в ней работали лучшие кадры.

Когда Москва в 1918 году стала столицей, большевистская власть начала жестоко разделываться со старой интеллигенцией: Москва, а с ней и вся Россия, лишилась высококвалифицированных врачей. В начале 1930-х годов будущий нарком здравоохранения Митерев стал набирать в Москву профессоров из разных городов. В Ведерниковской больнице разместили первый научный институт — Московский областной научно-исследовательский институт клинической медицины (МОНИКИ), туда были собраны лучшие медицинские силы страны.

В одном из корпусов помещалась клиника терапии, директором ее был назначен профессор Дмитрий Дмитриевич Плетнев, один из лучших терапевтов. Он также заведовал кафедрой медицинского института и был автором самого популярного учебника. Плетневу было тогда шестьдесят шесть лет, он принадлежал к старой школе искусных клиницистов, которые лечили, как они сами говорили, «не болезнь, а больного». В Москве не было более известного ученого и практика медицины.

У Плетнева была еще одна должность — консультант Кремлевской поликлиники (тогда она называлась Санитарным управлением Кремля), где он лечил советскую номенклатуру высшего ранга — высокопоставленных лиц и их семьи. И, как выдающегося специалиста, его назначили главным терапевтом Красной армии, со званием бригадного военврача, с одним ромбом в петлице (что соответствует званию генерал-майора).

При всем своем интеллекте Плетнев радовался как мальчишка тому, что мог носить военную форму, хотя это было и не обязательно. Ассистенты посмеивались за его спиной над этой слабостью: «на всякого мудреца довольно простоты».

Павел и Мария были счастливы, что смогли познакомиться с таким выдающимся специалистом и прекрасным человеком. А Плетнев тепло относился к этим интересным для него молодоженам, рассказывал им разные поучительные случаи из своей богатой медицинской практики. Мария, будущий доктор, просто боготворила его:

— Вот с кого я буду брать пример в работе всю свою жизнь.

В 1933 году по Москве прокатился зловещий слух: неожиданно скончалась жена Сталина — Надежда Аллилуева. На следующий день в газете появилось сообщение: «С прискорбием сообщаем, что Надежда Петровна Аллилуева, жена товарища Сталина, неожиданно скончалась дома от приступа острого аппендицита».

Мария очень удивлялась:

— Что-то очень странно, я знаю, что от острого аппендицита неожиданно не умирают. Она должна была лежать в больнице, ей должны были делать операцию, бороться за ее жизнь. А пишут, что она умерла дома.

Медицинское чутье Марии не обмануло ее. Действительно, на самом деле все было не так, как писали. По указанию наркома внутренних дел Генриха Ягоды в Кремль срочно были вызваны главный врач поликлиники Александра Каиель, главный терапевт поликлиники доктор Левин и главный терапевт Красной армии профессор Плетнев, но ни одного хирурга. Как раз накануне все они осматривали Аллилуеву в поликлинике на обычной ежегодной проверке, и она была совершенно здорова. Когда их ввели в квартиру Сталина, они увидели ее мертвой, лежащей на диване с пулевым отверстием на правом виске. Сталина в комнате не было, нарком Ягода и секретарь Сталина Дмитрий Товстуха коротко предложили врачам:

— Вы должны написать заключение, что Надежда Петровна скончалась от острого аппендицита.

Это была явная ложь, они видели, что она умерла от выстрела в голову, более всего картина напоминала самоубийство. Все трое отказались подписать заведомо ложное заключение. Товстуха и Ягода их упрашивали, приказывали, грозили, но они не согласились. Подписи поставили другие врачи.

Но Сталин не забыл их отказ.

29. Командарм Тухачевский

Павел узнал, что в санатории, в специальном флигеле для высших командиров, с ними отдыхал Тухачевский. Его редко видели на территории санатория, он не появлялся в общей столовой, даже пляж у него был отделен от общего и охранялся. Непросто было пробиться к нему, но Павлу это все-таки удалось.

— Миша, это я, Павел Берг. Помнишь меня, не забыл?

— Пашка, как я рад тебя видеть! Неужели ты думаешь, что я мог забыть Алешу Поповича?

— Я здесь отдыхаю с женой. Но ты теперь такой важный, я еле к тебе пробился.

— Ладно, ладно, знаю, станешь говорить, что, мол, я заважничал. Меня многие порицают. Но на самом деле это не от меня зависит. Я по-прежнему люблю людей, люблю общение. А это такое новое веяние — формируют советскую иерархию. Но мы с тобой друзья-однополчане, и тебе я не «иерархия». Так ты женился? Поздравляю. Познакомь меня с женой.

— Конечно.

— Я читал твою статью про Антокольского, Левитана и Третьякова. Статья прекрасная, умная, тонко написанная. Я думаю, что она полезна и интересна не только евреям, но и нам, русским. Я же говорил тебе, что революция сдвинула пласты общества. Мы теперь все одна социалистическая семья и должны лучше знать и уважать друг друга. Ты хорошо пишешь, стал настоящим интеллигентом. Никогда бы раньше не мог представить себе, как изменится наш Алеша Попович.

— Спасибо за похвалу, — Павел прищурился, подумал и решил сказать: — Я тоже читал твою статью про подавление тамбовского восстания кулаков.

— Ах, это, — Тухачевский отмахнулся, — теперь я понимаю, что нечем гордиться в том деле. Сам знаешь — время было суровое, жестокое. Боролись против антоновщины [36], а замели многих других. Тогда в горячке казалось, что те тамбовские мужики и есть внутренние враги новой власти и с ними надо бороться. В общем-то ты был прав, что не присоединился тогда ко мне. А теперь мне предлагают написать воспоминания о моей польской кампании, в которую я не смог взять Варшаву. Но я не Юлий Цезарь и не хочу описывать свою военную судьбу. Пусть когда-нибудь кто-то другой напишет обо мне. Вот хотя бы ты.

— Я? Почему ты думаешь, что я могу описать твои походы?

— Ну, ты видный военный историк, тебе, как говорится, и карты в руки. Но тогда надо будет объяснить, почему так произошло, что я не смог взять Варшаву. А ты лучше других помнишь, чье вмешательство испортило все дело. Я ведь помню, как ты прислал мне записку и потом рассказывал новости из вашего штаба. Нет, писать я не буду, да и тебе не советую — это опасно. Теперь у меня есть дела поважней, у меня ведь новая должность — начальник вооружений Красной армии.

И Тухачевский предложил:

— Пойдем на мой пляж, там никого нет, поговорим. Я тебе интересные вещи поведаю.

Они сидели в удобных шезлонгах с парусиновой защитой от палящего солнца, пили холодную воду «Боржоми», и Тухачевский рассказывал:

— Тебе, как историку, пригодится для будущей работы то, что я расскажу. Помнишь, после смерти наркома обороны Михаила Васильевича Фрунзе меня Сталин назначил начальником штаба Красной армии?

— Конечно, помню. Я тогда еще служил и радовался — за тебя и за армию.

— На том посту я стал продолжать линию Фрунзе, против которой возражал Сталин. Я уговаривал его, что надо перевооружать армию, переводить с коней на танки и самолеты. Для этого нужно было создавать в стране оборонную промышленность. Сталин оттягивал, не слушал. Тогда в 1928 году я сам подал заявление об отставке. Но он меня только понизил и послал командовать Ленинградским военным округом.