Семья Берг

Картина под названием «Владимирка»: бедная земля, покрытая редкой травой и нищим кустарником, неприветливое серое небо в густых причудливых облаках, вдаль уходит протоптанная в песке и глине длинная-длинная дорога в несколько рядов. В середине колея пошире — ее исходило множество ног, а по бокам ряды поуже. Куда дорога ведет, почему «Владимирка»? От Москвы она ведет на восток, во Владимир, а потом дальше — в Сибирь. По ней веками шли многие тысячи русских арестантов, колоннами отправляемые в ссылку. А узкие тропы — по бокам, где шагали конвоиры с ружьями. Что думает, что испытывает зритель, смотря на картину? От картины исходит та тяжелая безысходность, какую могли испытывать шагавшие по ней арестанты. «Владимирка» — это сгусток русской истории, настоящей истории жизни русских людей, воплощенной в ничем, казалось бы, не примечательном пейзаже. Поразительно, что хотя на полотне присутствует лишь один неясный силуэт фигуры странника перед распятием, в самом изображении этой грустной дороги предстает судьба многих тысяч русских людей. Конечно, художник мог написать унылое шествие конвоируемых арестантов в кандалах. Но в том-то и дело, что он дает зрителю возможность представить их себе — оборванных, грязных, несчастных, всю эту бедную, терпеливую массу русских людей.

Владимирка начиналась за Рогожской заставой Москвы. Это был первый этап, там собирались на прощание с каторжанами родные и близкие. В народных стихах того времени описан этот страшный путь:

Двигалась, ползла, громыхала железом кандалов партия к иногда в тысячу человек. В голове партии гремят ручными и ножными кандалами каторжные с обритыми наполовину головами. На спинах их серых бушлатов с желтым бубновым тузом нашиты желтые буквы «С.К.», что означало «ссыльно-каторжный». Народ переделал это по-своему: «сильно каторжный».

За ними шли скованные железным прутом вместе по несколько человек ссылаемые еще дальше в Сибирь. Дальше шли бродяги — этапные, арестованные за «бесписьменность» (т. е. отсутствие паспорта). А заключала колонну вереница конных колымаг с узлами и мешками, на них везли больных и женщин с детьми.

В 1870 году была построена Нижегородская железная дорога, многих арестантов стали перевозить по ней. Из гола а год по Владимирке шло все меньше людей:

Нужна была определенная смелость, чтобы выставить в галерее такую картину. Когда «Владимирка» была экспонирована, на нее сразу в бессильной злобе стали нападать черносотенцы из пишущей среды: в своих статьях они прямо заявляли, что эта картина — оскорбление еврейским художником русской действительности. Но царские чиновники ничего не могли сделать: на картине всего-навсего был изображен довольно невинный пейзаж. Вся сила была в том, что выражал этот пейзаж.

Картина «Над вечным покоем»: большая серая река под мрачным вечерним небом, ветер гонит темные, неприветливые тучи и на переднем плане картины клонит ветви чахлых деревьев — это мыс незаселенного островка. На нем, за деревьями, полуспрятана крохотная церквушка с одной маленькой главкой-луковицей на крыше, а рядом небольшое кладбище — унылый погост с редкими могильными крестами. Людей нет, и жизни нет. Есть только беспросветное уныние, уныние ушедшей жизни. И опять, как на картине «Владимирка», сама беспросветность погоста передает горестную тяжесть жизни тех, кто лежит под крестами. Настроение картины давит на сердце — вот так проходила унылая жизнь деревенской Руси. Можно стоять перед картиной, смотреть и думать: да, этот пейзаж — это целая повесть тяжкого безрадостного русского быта. Для того чтобы это понять, нужно быть русским. Для того чтобы суметь это передать в картине — нужно быть трижды русским. А написана она евреем. Значит, была у него чисто русская любовь и чисто русское понимание окружающей русской природы.

Теперь впервые в истории мы строим новое многонациональное общество с равными правами для всех наций. Евреи пустили глубокие корни в России, советские евреи участвуют в жизни нашей страны наравне со всеми, они получили права жить, где хотят, учиться и работать, где хотят. Многие из них активно участвовали в революционном движении, многие сражались за большевиков в Гражданскую войну, многие стали специалистами, некоторые даже вошли в состав советского правительства.

В новом обществе советские евреи смогут проявить свои национальные способности вместе с русскими и всеми другими народами страны и дадут нашей стране и миру новые таланты.

Статья была напечатана в журнале «Огонек», который основал — и был его редактором — журналист Михаил Кольцов. Текст отправили в цензурный комитет Главлита, но цензор никак не хотел разрешать печатать один абзац из-за цитаты Антокольского про Ивана Грозного. Павел удивлялся, доказывал, спорил — ничего не помогало. Он посоветовался с Кольцовым:

— Миша, что мне делать?

— Придется печатать без цитаты.

— Но почему они боятся напечатать такое яркое описание личности Грозного?

— В цензурном комитете не хотят намеков на исторической параллели между далеким прошлым и сегодняшним днем. Понял?

Кольцов не назвал имени Сталина, но Павел понял — он имел в виду его.

Статья вызвала большой интерес, ее читали все интеллигентные люди — и евреи, и неевреи. Были и одобрительные и подбадривающие рецензии. Кое-кто писал, что в статье мало отражена роль революции. Павел только усмехался — на эту тему он напишет еще одну статью. По поводу замечаний Кольцов прочел ему эпиграмму:

— О таких рецензентах можно сказать:

Буквально на другой день после опубликования статьи в редакцию «Огонька» на имя Павла стали поступать хвалебные письма от читателей. Многие стремились поделиться впечатлениями от статьи и описать истории своих судеб. Больше всех писали евреи-интеллигенты. Одним из первых прислал поздравление с хорошей статьей известный искусствовед Илья Зильберштейн. Павлу это было лестно, он знал о Зильберштейне только по рассказам. Зильберштейн родился и вырос в бедной еврейской семье в Одессе. Ничто, казалось, не могло предвещать, что из этой среды выйдет выдающийся знаток русского и западного искусства. Похвала такого человека много значила для Павла.