По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Из плотной крашенины устроен длинный, широкий шатёр, поддерживаемый особыми стойками. Крест над входом и над местом, где стоит алтарь, говорит всем о назначении этого шатра.

Взошло солнце, подёрнув полосами живого, текучего блеска и пламени реку, пронизав леса золотыми, тёплыми лучами, обливая светом и сверканием белые стены Тобольска, золотые главы его церквей.

В ожидании полного сбора команды и прибытия своих офицеров, градских и военных властей с Гагариным во главе, как это было назначено накануне, Бухгольц сошёл на берег и остановился напротив крайних барок, на которые ещё подвозили и догружали последние бочки, ящики и тюки.

Окидывая взором огромный караван, эти барки и лодки, нагруженные доверху оружием, порохом и всяким добром, видя, что три тысячи людей строятся на берегу, готовясь перейти на дощаники и плыть по его приказу за тысячи вёрст в неведомые пустыни, в неприятельский край, Бухгольц позабыл испытанные им до сей поры обиды, огорчения и неприятности, почувствовал, как радость, светлая и горделивая, переполняет ему грудь, вызывая даже слёзы на глазах.

Действительно, богато снаряжен и снабжён был отряд.

Две тысячи фузей со штыками и мушкетонов, столько же палашей, тысяча бердышей для артиллеристов, пики рогаточные и копья капральские, затем тринадцать мортир и сорок пушек медных и чугунных разной величины составляли арсенал отряда.

К этому было запасено железа полторы тысячи пудов, две тысячи пудов дроби и свинцу, семьсот пудов пушечного и ружейного пороху, полторы тысячи бомб и тридцать две тысячи гранат и ядер разного калибра.

Огромным табуном шли к Таре по берегу, под наблюдением достаточного количества конюхов и казаков, полторы тысячи коней, закупленных по довольно высокой для того времени цене, по 3 рубля 50 копеек за голову. И собственные кони казаков, едущих в отряде, тоже шли с драгунским обозом.

Помимо этих главнейших статей, ничего не было забыто, что могло оказаться нужным или пригодным в походе. Были запасы продовольствия, амуниции, кроме той, которая выдана людям вместе с обмундированием, захватили воск для церковных свечей, сальных свечей, взяли ниток, иголок и кож сыромятных, верёвок и тесьмы, олова, стали и меди красной, тысячу листов белого железа для покрытия жилищ в новых крепостях, селитры и серы про запас, гвоздей и пакли, бумаги писчей и для пыжей, кузнечные инструменты, кирки и ломы плотничьи, целую лабораторию для нужд артиллерии, для горных разведок.

В сотый раз проверял в памяти Бухгольц все запасы, вспоминал, не позабыто ли ещё чего-нибудь необходимого, важного... Но, кажется, всё в порядке...

На огромную сумму в семьдесят пять тысяч рублей сложено разного добра на судах флотилии, готовой к отходу, а на наши цены это равняется целому полумиллиону рублей, потому что деньги в те годы ценились в шесть раз дороже, чем теперь.

Но до конца похода, конечно, не хватило запасов, и ещё сорок тысяч рублей было истрачено из казны, роздано в виде жалованья людям, пошло на покупку провианта. Всего в сто пятнадцать тысяч рублей обошлась эта экспедиция казне.

Солнце быстро поднялось над дальними лесами, над вершинами гор и стало довольно сильно пригревать многолюдный отряд, развернувшийся тесными цветистыми рядами перед походною церковью и вокруг неё, на зеленеющих откосах речного берега, когда Бухгольц тоже подошёл сюда от барок, убедясь, что там всё в полном порядке.

Несколько офицеров, преимущественно шведов, здоровяков, крепких ногами и головой, уже были на местах при своих взводах. Только красные их лица, хриплые голоса и мутные глаза говорили о бессонной ночи и жестокой попойке, в которой они принимали участие. Стали подъезжать верхом и на линейках русские господа начальники. Этих нужно было поддерживать, пока они слезали с седла или выходили из долгуши, а затем неверными шагами направлялись к своим ротам и батальонам. Бухгольц поморщился, но решил сдержаться в последнюю минуту.

Наконец, собрались все. Полковой священник, тоже не отстававший от своих сослуживцев-офицеров во время отвальной, устроенной губернатором, был на месте, бодрился, старался твёрдо держаться на ногах и только порою потряхивал головой, на которой длинные волосы мокрыми, длинными прядями липли к затылку и к плечам. Это холодной водой приказал себя окатить раза два отец Кирилл, чтобы освежиться перед службой...

Не хватало только властей и города и поручика Трубникова, которого особенно рекомендовал Гагарин Бухгольцу, как опытного офицера, особенно пригодного для неизбежных впереди сношений с князьками и ханами кочевых враждебных племён, по владениям которых придётся проходить отряду.

   — Он уж, Федя мой, побывал в их лапах, — заявил Бухгольцу Гагарин, — знает все их обычаи, сноровки и уловки... Вот пусть сам тебе скажет, как уходил от азиатов!

Трубников описал Бухгольцу свой неудачный поход к озеру Кху-Кху-Нор, захватив слушателя простым, но ярким описанием испытанных приключений и бед, и был назначен адъютантом при отряде.

Подполковник уже начинал терять терпение, когда вдали показался целый поезд, впереди — конвой Гагарина, потом он сам в коляске, митрополит, схимонах Феодор в карете, недавно заменивший Иоанна, под которого успел-таки подвести подкоп Гагарин, находясь в Петербурге и в Москве. Обер-комендант, комендант, советники и дьяки губернской канцелярии, офицеры полка, остающегося в Тобольске, капитаны пригородных рот, попы соборные и городские выборные следовали за первыми двумя в экипажах, на дрожках и верхом. И Нестеров тут же со своими подручными.

Гагарин, тоже освежённый поутру холодной ванной и снадобьями, которые припасал для него в подобных случаях Келецкий, ехал молча, недовольный, хмурый, с жёлтым, помятым лицом, с дремотным взглядом, не подымая всю дорогу глаз на своих двух спутников: Келецкого и Трубникова, занимающих переднее сиденье.

Только когда коляска, вынырнув из лощины, поднялась на перевал и готовилась спуститься к берегу, где пестрели ряды войск у храма-шатра, князь лениво, словно нехотя, процедил Трубникову:

   — Так, гляди, Федя... сослужи службу! Я в долгу не останусь! Помни всё, что я тебе толковал нынче... Ежели Бог даст, утрём нос этому навозному франту Бухалту... Придётся уж самим нам за дело браться. Сам понимаешь: тебе всё поручу... И выгоды, и похвала царская, и слава от людей — всё твоё!.. Мне золота только навезёшь поболе, вот мы и сквитаемся... Умненько дело стряпай... Гляди...

   — Да уж... Коли дал пароль, так держать буду! — решительно отозвался Трубников, совершенно трезвый на вид, несмотря на то что и он не отставал от товарищей во время ночных возлияний. — Не ради своей одной выгоды, а из преданности вашему превосходительству!.. Как благодетелю моему постоянному и...

   — Ну, ладно! Знаю, верю... Приехали... вылазь и мне подсоби. Чтой-то ноги у меня нынче. Стар, видно, становлюся...

Выйдя с помощью Трубникова из экипажа, Гагарин принял рапорт Бухгольца, первый двинулся к походной церкви, где уже митрополит с попами облекались в привезённые с собою ризы. Свита двинулась за Гагариным. Солдаты, драгуны в своих красных и васильковых кафтанах с камзолами того же цвета, в лазоревых и красных штанах, в гренадерских шапках, расцвеченных синими, зелёными и красными сукнами, протянулись живым, стройным частоколом перед шатром, полы которого спереди и с боков были откинуты, позволяя видеть в нём алтарь, совершаемое богослужение и блестящую свиту офицеров и приказных чинов, окружающую губернатора.

Дальше толпились почётные обыватели, принимающие участие в проводах. Казаки в своих тёмных кафтанах и красноверхих папахах развернулись позади регулярных войск, как живая однотонная рамка и фон для колоритных рядов, стоящих впереди. Толпы народу, успевшие сбежаться из окрестных посадов, из города, отовсюду, темнели на фоне зелени отлогих берегов Иртыша.

Кончилась недолгая служба. Феодор сказал отряду тёплое, напутственное слово, окропив раньше ряды святой водой. По чарке вина взяли в руки начальники. Сотни добровольных маркитантов и дежурные по ротам стали обносить чаркою ряды. Грянули залпы ружейные, грохнули пушки со стен Тобольска. Завеяли, заколыхались новые знамёна. Гобои военного оркестра резко подали свои гортанные, беззастенчивые голоса, напоминающие не то однотонный, протяжный крик нетрезвой бабы, обиженной кем-то в поле, не то вой похотливой волчицы, звучащий на опушках лесных по ночам раннею весной...