По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

От выстрелов, от гика и крика ошалели кони, мчатся вперёд, подняв хвосты, распустя гривы... А за ними демонами мчатся погонщики...

Сообразили в крепостце наконец, что случилось... Выстрелы ружейные со стен и из башен грянули вслед убегающим врагам. Потом и пушечный удар прокатился в тихом предрассветном воздухе. Но от этих залпов и пушечной стрельбы ещё больше обезумели и без того напуганные кони... Правда, пули и картечь уложили несколько врагов, упало и лошадей около десятка. Зато остальные ещё быстрее ринулись вперёд.

Не отважился Бухгольц сейчас же выслать из крепостцы людей, не зная, есть ли засада кругом. Ждать решил до утра, тем более что без коней и не догонят его люди уносящихся всадников... А нападающие, пользуясь этим, почти без потерь, скрылись из виду также быстро, как и появились...

Дождался утра Бухгольц. Выслал людей на разведки. Неутешительные вести принесли люди.

Куда ни глянуть глазом — на этом и на другом берегу — дымятся костры, видны отряды вражеские, которые ещё держатся поодаль из-за орудий, стоящих на стенах Ямыш-городка... Но ночью они ближе подберутся, правильную осаду поведут, все выходы и пути отрежут русским из городка. Только к реке, к воде и останется один свободный путь. Нет у степных кочевников подходящих суден, чтобы и тут поставить сильную заставу...

   — В отоку попали мы, господин подполковник! — доносит пятидесятник, старый сибиряк, сам производивший разведку. — Одно и есть — по реке скорее назад уходить!..

Ничего не ответил Бухгольц, отпустил разведчиков.

   — Трубу мне долговидную! — приказал он своему денщику, взял подзорную трубу, пригласил двух-трёх офицеров-шведов, знакомых с инженерным делом, с правилами фортификации, стратегии, и вышел на башню.

Не солгали разведчики. При свете дня видно, что осаждён городок отрядом, по крайней мере, тысяч в десять.

Нападать на городок, отлично укреплённый, они, конечно, не решатся. Но и на них нельзя пойти без лошадей. Надо сидеть за стенами, пока есть боевые и съестные запасы. А потом?!

Думать не хочется сейчас Бухгольцу об этом «потом»...

Однако пришлось подумать, и очень скоро... Ночью ушли из городка, очевидно спустись по стенам, несколько инородцев, которых немало в отряде и крещёных, и некрещёных в качестве конюхов, слуг, кашеваров, шорников и всякого рода мастеровых. Есть и среди ратников десятка два крещёных, но не совсем ещё обрусевших туземцев.

Можно ли положиться на них! И предать они могут, и запасы пороховые взорвать способны, или подмочить, попортить оружие... Мало ли что! Одинокий враг, да ещё затаённый, лукавый, беспощадный, опаснее тех тысяч врагов, которые темнеют за стенами, порою подскакивают близко, джигитуют у самых стен, вызывая на единоборство батырей-урусов, увёртываясь от пуль, посылаемых в этих головорезов, как в жаркий полдень увёртывается от оводов лёгкий степной конь...

И пришлось уступить общим настояниям, сделать так, как подсказывало и собственное благоразумие. Ночью бесшумно спустились к реке люди, что могли, погрузили на суда, остальное подожгли вместе с городком, с его стенами и зданиями...

Сами уселись, и быстро, вниз по течению, подгоняемые сильными ударами весел, поскользили дощаники и ладьи, пущенные по самой середине реки, чтобы больше обезопасить людей от выстрелов из ружей и тучи стрел, какую пустили в уходящих враги, метко целя в барки, ярко озарённые среди ночной тьмы заревом огромного пожара, охватившего Ямыш-городок.

Задолго до возвращения всего отряда весть о неудаче Бухгольца дошла до Тобольска. Принёс её первый Задор, уже очутившийся здесь в своём обычном виде и доложивший подробно Гагарину как о своих приключениях, так и о том, что Трубникова задержали в Дикой орде.

   — Ничего, вернём малого! — улыбнулся Гагарин как-то странно, загадочно. — Не оставим его тамо долго, чтобы тут кто не скучал... А тебе за службу спасибо! И награда вот!

Принял тугой кошель, кланяется, благодарит Задор, а сам глядит на князя, переминается.

   — Что ещё надо? Говори, Сысоюшко.

   — Слышал я, пока не было меня тута, приезжал из Расеи полковник, князь Долгоруков, словно бы с розыском каким... Не против твоей ли милости новые наветы?..

   — А тебе што? — вопросом на вопрос откликнулся князь.

   — Да, сдаётся, знаю я, откеда ветер дует, противный твоему вельможному сиятельству. Фискалишка этот, шиш проклятый, Ивашка Нестеров... Он мутит!.. А я... Случается, встречаемся с ним. Он по ночам часто бродит, где и я бываю... И ежели твоей милости на пользу было бы, так я его, как курчонка...

Не договорил один, не отзывается другой, думая о чём-то. Потом Гагарин негромко заговорил:

   — Благодарствуй за верность и охоту добрую. Сысоюшко... Нет, леший с ним! Князя, што приезжал, я не боюся! Свой брат! Хотя и Долгорукий поистине, да и у меня сундуки не пусты... Как приехал, так и уехал. Мне зла не будет от него. Он царю скажет за меня, а не против. А что тут Ивашкины слёзы есть, и это ты верно угадал. Да трогать не стоит гадину, руки марать!.. Его не будет, другого пришлют. А он пока не страшен... По службе доносит, что слышит... Чёрт с ним! Будем знать да остерегаться... Да так делать надо, чтобы страху не иметь перед царём и Богом.

Говорит, а у самого губы дрогнули, словно от кривой усмешки.

   — Што толковать! Твоя правда, светлейший князь! А всё же поопасайся ты гада! Я слышал, он такое на тебя взвести думает... И сказать боязно...

   — Что?.. Говори. Лучше знать заранее... и меры взять.

   — Изволь. Первое, будто ты от себя теперь с Хиной и с западными государствами больший торг повёл, чем сама казна торгует... И будто бы деньги те, прибытки всякие тебе надобны на великое дело... Вот, ты шведов наймал, давал им оклады... А этот гад сказывает, готовишь в них себе верных людей, как война начнётся у тебя...

   — У меня, с кем... ещё война?.. — нахмурясь, быстро спросил Гагарин.

   — С Расеей, с царём самим, у коего ты задумал Сибирь отнять...

   — Ха-ха-ха!

Смеётся губернатор, но смех его звучит как-то странно, деланно.

   — Дальше.

   — Хочешь будто старину здесь водворить... и тем людей закупаешь... И кочевых ханов задариваешь... И оклады верстаешь зря, сыплешь золото, чего-то ожидаючи...

Выждав, видя, что Гагарин молчит, Задор совсем тихо продолжал:

   — Оно, верно... слово тебе стоит сказать... и...

   — Молчи! Не болтай попусту!.. И хотел бы я чего такого... так ещё не пора! — значительно проговорил Гагарин. — А тем болей что я и не хочу, не думаю. Пусть болтает шпынь, языком треплет. Видимое дело, подачки новой хочет! Шут с ним, кину горсть-другую в его пасть несытую, вот и примолкнет!..

   — Добро бы... А мне сдаётся, он и рубли возьмёт, и своё вести будет, по-старому... У Иуды свой расчёт... Право, лучше бы...

   — Нет, нет!.. Вижу, преданный ты человек... И можешь знать, что я тебя никогда не оставлю... А пока иди!.. Ты куды, в слободу теперь?

   — Куды же инако... Домой, к попу Семёну. Не поизволишь ли сказать там чего?

   — Кланяйся. Скажи, буду дней через пять. Всё недосуг.

   — А зайдёт речь о... о Феде... Любит его поп, и Агаша дружила с ним. Успокой, скажи: вернём его скоро обратно...

   — Добро!

Поклонился при этом Задор, чтобы не видел Гагарин невольной глумливой насмешки, прозмеившейся по лицу батрака.

   — Челом тебе бью, князь-боярин милостивый!..

Ещё раз поклонился и вышел Задор.

Исхудалая, измученная сидит на своей постели Агаша, озарённая только светом лампады у киота в углу. Слушает рассказ Задора, который сидит тут же, на краю, не то довольный, не то озлобленный.

   — Вот, слышь, каковы дела у меня... Бросил я нашу веру хрестьянекую... Буданцем стал! Буддой Бога звать у калмыков-то... И дали мне много всякого добра у хана, и в жёны он мне свою, неблизкую родню пожаловал, и слуг, и коней, всякой всячины... А я и ошшо могу брать жён, хоть пять, хоть десять! Да сам не хочу... Одну только ещё возьму... Тебя!.. Пойдёшь ли со мною? Ханшей тамо станешь, княгиней ихней, калмыцкою... Не один там я такой... Есть и Зеленовский, поляк, и немцы, и шведы. На ихних девках поженились, калым большой взяли, ныне господами живут... Пойдём, люба!..