Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)

Иван продолжал неспешно шагать по дороге, но назойливая мысль так и не покидала его. Отчего ж не бывает? А Земеля разве берет «дармовые» деньги? Напрочь отмахивается! Получает лишь за бурлацкую работу, лишней копейки себе не возьмет. Тоже из блаженных? Вовсе нет. Разумный Дед со светлой головой. Выходит, существуют такие странные натуры. Послушать Деда, так он, Иван, настоящий Каин, оправдывающий свою громкую кличку. Убивец, злодей, один из самых жестоких людей, плодя своим злодейством все новое и новое зло. И говорит Земеля с таким веским воззрением, что, кажется, и крыть его нечем.

Чем дольше раздумывал Иван о Гурейке и Деде, тем все больше нарастала в его голове смута, которая исподволь начинала его тревожить во время бесед с купцом Надеем Светешниковым, который продолжал дело своего предка и чуть ли не все деньги копил на благотворительные дела по благолепию города, сиротские дома и храмы. Тоже блаженный? Мудрейший человек, один из самых уважаемых людей Ярославля. И такие людей, как говорит Светешников, в каждом городе найдутся.

Смута в голове Ивана нарастала. Он уже в эти минуты позабыл даже про своего любимца Стеньку Разина, который для него был как свет в окне. И тогда он начинал злиться, стараясь прогнать удручающие мысли, тем более, только что на его душе было все легко и просто.

Слева его высилась высоченная гора, усеянная елями и соснами. Но вскоре гора кончилась и блеснула частичка чашевидного озера, которое было как на ладони, когда он стоял на носу судна. А затем плохо наезженная дорога стала вновь подниматься к пологому угору, на котором завиднелись первые избы Богородского.

Встречу попался мальчонка лет десяти с удочкой в руке.

— Никак на рыбалку подался?

Мальчонка с любопытством уставился на незнакомого человека, похожего на барина, но ничуть не струхнул.

— На рыбалку, барин. Могу и на тебя наловить. У нас тут всякая рыба водится, а в озере даже сомы.

— У тебя ж леска из конского волоса. Неужели и сома вытянешь?

— Смеешься, барин. Я тебе помельче рыбки наловлю. Куда принести?

Иван слушал мальца, и опять-таки удивлялся. И впрямь необычный народ живет в деревушке. Мальчуган впервые его видит, и тотчас рыбки наловить ему обещает.

— Пока сам не знаю, братец. Ты лучше скажи мне, где изба Гурийки Травникова?

— Да прямо перед тобой, барин. Дядя Гурьян в Варнавино подался, а тетка Дуня по грибы ушла. В доме только дочка осталась. Никак за прялкой сидит.

— Ну, спасибо тебе, рыбак.

Глава 19

Глаша

У Гурейки была обычная деревенская изба. Еще не старая, из толстых сосновых бревен. Единственное отличие — отсутствие всякого забора, что является редкостью даже для крестьянских деревень.

И сам того не зная, но Иван почему-то захотел войти в эту избу. Дверь была открыта, а из избы доносилась протяжная, напевная песня.

Иван остановился, привалившись к косяку двери. Юная девушка, занятая работой и песней, сидела к нему боком и даже не обратила внимания на вошедшего в избу человека. Подготовленный лен, то есть выбитый, разрыхленный, очищенный, прочесанный ручным способом, помещался в виде большого пучка на пряслице, к которой был привязан шнурком.

Девушка вытягивала из этого пучка несколько волокон, ссучивала их пальцами и прикрепляла полученную короткую нить к верхнему концу веретена. Затем левой рукой она начинала постепенно и, по возможности, равномерно вытягивать волокна из пучка, а правой, повесив веретено на образовавшемся конце нити, приводила его в быстрое вращательное движение, скручивая тем образующуюся пряжу, причем, по мере увеличения ее длины, веретено опускалось все ниже и ниже, пока рука девушки не переставала до него доставать. Тогда, остановив прядение, она наматывала на веретено полученную длину нити и конец ее захлестывала петлей на верхний конец веретена, а то и закладывала в особую засечку, сделанную на нем. Изо льна получались нити изумительной тонины.

Иван смотрел на ловкие руки девушки, а перед его глазами стояла мать, за которой он часто наблюдал, как она занимается прядением. Обычно он смотрел дотошно, чтобы ничего не пропустить, словно сам собирался сесть за прялку. Он очень любил эти минуты, особенно тогда, когда мать начинала заводить какую-нибудь напевную и всегда почему-то грустную песню.

Матушка! Сколь лет не видел тебя, порой даже надолго забывал, занятый своей кипучей «работой». И вдруг эта девушка напомнила блудному сыну свою родную мать.

Конечно же, он узнал и саму девушку с вьющимися русыми волосами, которая сидела на челне в синем сарафане. Надо же, как судьба оборачивается.

— Слано поешь, красна девица, — наконец, произнес Иван.

Девушка от неожиданного чужого голоса вздрогнула и остановила прядение. Однако испуга в ее зеленых глазах не оказалось. На ее чистом, прелестном лице отразилось всего лишь удивление.

— Вы кто?

— Я?..

Иван снял шапку, перекрестился на икону пресвятой Богородицы.

«Господи! Как надоело называться чужим именем! Да еще в такой момент, перед лицом юной простолюдинки из самой глухомани».

— Московский купец, Василий Егорович.

— Правда? Никогда в жизни не видела московского купца… Купцов, кажется, называют «ваше степенство»… Вы что-то собираетесь купить?

— Нет, милая девушка. Случайно встретился на дороге с твоим отцом, Гурьяном. И вот надумал в его дом заглянуть.

— С тятенькой виделись? Он в Варнавино подался. Надумал сольцы прикупить… Обедать будете, ваше степенство?

Иван тихо улыбнулся.

— Батюшка твой меня уже из своей сумы попотчевал. Как звать тебя, дивчина?

— Глашей… Из своей сумы? Да там и есть-то — кот наплакал. А я вас пареной репой да моченой брусникой на меду угощу. Вы пока на лавку присядьте. Я одним духом!

Девушка проворно собрала стол.

— Сколько же тебе лет, Глаша?

— Семнадцать на Покров будет…Присаживайтесь к столу, ваше степенство.

— Куда ж теперь денешься? Пареную репу и бояре и цари с усладой едят [143].

— Шутите, ваше степенство. Неужели и цари?

— Давай договоримся, Глаша. Не называй меня так больше. Набило оскомину. Я же еще молодой. Борода старит, а мне и двадцати пяти нет. Называй меня просто Василием. Я ведь тоже крестьянской косточки. Отец и мать жили вот в такой же небольшой деревушке, а я до четырнадцати лет в лапоточках бегал. Что же касается царей, — истинная правда. И князья, и графья, и купцы пареную репу за милую душу уплетают.

— Какая прелесть, что вы в деревушке жили. Здесь же все свое, близкое, родное.

Глаша заметно оживилась.

— А города тебе не нравятся?

— Нисколечко. Я никогда их не видела, Василий Егорович, но люди рассказывали, что в городах много всяких лиходеев живет. Темницы там и много всяких господ, кои людей избивают.

— Кто же из такой глуши в городе побывал, Глаша?

— Наши — никто. Но года два назад в деревне один пришлый прибился. Он миру о городах и поведал. Жуть берет!

— И кто ж такой?

— Егоня. В деревне его не больно боготворят. Снулый он какой-то, нелюдимый, нашим побытом не живет.

— Случается, но про города ваш Егоня переборщил. В городах есть много и хорошего. Красивые терема и храмы, богатые люди в цветных нарядах. А веселые скоморохи, кои любого неулыбу рассмешат?

— Ой, как интересно. Егоня же об этом ничего не сказывал, но в деревне жить лучше… Вкусная брусничка на меду? Если пожелаете, я вам целый кувшин налью. В Варнавино-то, небось, такого даже на торгу не увидите.

Иван смотрел на чистое, зарумянившееся лицо девушки с темными бархатными бровями и невольно любовался не только ее красотой, но и ее редким простодушием.

Ему не хотелось уходить из этой избы, ибо сердце его здесь вновь по-настоящему отдыхало. Зеленые, лучистые, бесхитростные глаза Глаши как бы говорили ему: вот сидит перед ним пригожая девушка, бедная, в скудной избе со светцом, в простеньком синем сарафане с открытой грудью [144], надетого поверх белой рубахи, в легких крестьянских чеботах [145], но она счастлива, счастлива своей жизнью и тем бытом, который ее окружает. Как все это удивительно! У него же груда золота, но оно не осчастливило его, не заполнило душу буйной радостью, не привело к безмятежному покою.