Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)

— Надо братву еще раз предупредить…

Предупредил, а затем, когда струг пристал к берегу, Иван собрал бурлаков.

— Вот что, братцы, хочу я вам сказать. Всей ватаге нам на селе делать нечего. Мы-то торговыми людьми прикинемся, и просидим здесь, пожалуй, до зимы. А ваше дело иное, корпеть вам в Варнавине несподручно, а посему передаю вам судно. Хозяином вашим назначаю кормчего Митрича, а его помощником Деда-Земелю. Кормчий, кроме заработанной мошны, получит от меня достаточную сумму денег на прокорм всей артели. Так что, бедствовать не будете. Мне более струг не нужен. Вы же покумекайте меж собой и плывите туда, как столкуетесь. Думаю, кормчий и Дед плохого вам не посоветуют, люди бывалые, да и вы тертые калачи. Может, займитесь торговлишкой, может, иным делом, но в разбой, коль на Волгу подадитесь, сейчас не ходите. Любо ли так будет, братцы?

Кормчий Митрич в пояс поклонился.

— Любо, атаман.

— А ты, Дед, что скажешь?

— И мне по душе твои слова. В разбой, как я думаю, мы больше не сунемся. Уж лучше бечеву тянуть, чем головорезами слыть, и тебе, Иван, больше не советую тяжкие грехи свершать. Сходил бы к батюшке на исповедь да покаялся, и обретет твоя душа покой. А там как знать, Бог милостив.

— А может мне, Дед, в монахи податься да епитимью на себя наложить?

— Усмешка в твоих глазах, но запомни, Иван, истина в тебе когда-нибудь откроется, и страшно тебе станет.

— Буде, Дед! Чушь несешь. Никогда в мой душе не будет страха.

Когда взобрались, наконец, на Красную гору, то Каин обернулся к реке и действительно не мог удержался от восторга: отменный вид с высокого брега поразил его. Да это, можно сказать, знаменитый утес Стеньки Разина, откуда открываются безбрежные величественные дали, утопающие в неоглядных дремучих лесах. Дух захватывает!

Несколько минут неизмеримыми безмолвными просторами любовались остальные соратники Каина, а потом Кувай спросил:

— Где будем размещаться, Василь Егорыч?

— Коль купцы наведываются, значит, есть и Гостиный двор. Но вначале мне надо уведомить старосту, глянуть, что за человек.

— Пойдем к избам, а там старосту спросим.

Варнавино и в самом деле оказалось крупным селом, даже с соборным храмом, чего редко где увидишь, и на диво, как и рассказывал Земеля, имело восемь церквей. Дома — солидные, деревянные, срубленные из толстой сосны, утопающие в садах. Многие дома за высокими тынами, другие же — стоят открыто, не чураясь любопытных взглядов.

— Основательно живут люди, не бедствуют, — сказал Камчатка.

— Далече забрались. Край глухой, барами не обжитый, а значит и господского ярма не видят, — вторил Петру всегда рассудительный Роман Кувай.

— Ненадолго. Скоро и здесь появятся баре вымогатели. Дворяне плодятся, как щенки у блудливой собаки. А, может, уже кто и руку наложил, — произнес Каин.

Он придирчивым взглядом посмотрел на свою братву — Камчатку, Кувая, Легата, молчаливого Одноуха, Ваську Зуба — и остался доволен: богато одеты, некоторые даже чересчур, будто купцы первой гильдии, а ведь приказчики. Мошну, слава Богу, имеют немалую, вот и вырядились. Правда, рожи у некоторых далеко не купеческие: сказались разбойные дела, коими промышляют много лет. Какую бы сряду на таких не надень, но сановную рожу к ней не приклеишь. Говорил о том еще на судне, чтобы соответствовали своей сряде, вел степенные разговоры, но испорченную натуру уже трудно изменить. Не подвели бы, ухарцы…

Староста принял без проволочек. Одет просто: мужик мужиком. В белой длинной холщовой рубахе, подпоясанной узким темно-малиновым кушаком, в штанах дешевого сукна, заправленных в недорогие кожаные сапоги. Лет пятидесяти, коренастый, сероглазый, заросший черной бородой, в коей проглядывались седые паутинки. Взгляд цепкий, всевидящий.

Иван, войдя в избу, снял шапку, отороченную куньим мехом, перекрестился на киот, заставленный строгими древними иконами, поздоровался. Не перекрестившись, только басурмане в православную избу входят, о чем Иван всегда хорошо помнил, тем более, сейчас, когда в селе обретались крайне благочестивые, богомольные люди.

Поздоровавшись с купцом, староста тотчас спросил:

— Не табашник, ваше степенство?

— Бог миловал, староста. И сам терпеть оного не могу, и остальные торговые люди бесовским зельем не балуются. Как звать-величать прикажите?

— Кузьма сын Елисеев.

— Выходит, Кузьма Елисеевич. А меня Василием Егоровичем. Буду премного обязан, если определите меня и моих пятерых приказчиков на Гостиный двор, ежели таковой имеется.

— Как же не имеется, ваше степенство? Ныне, почитай, пустует. Заселяйтесь с Богом. Надолго пожаловали, ваша милость?

— Как Бог поспособствует.

— Истинно, — приглядываясь к купцу, кивнул староста. — Никак лесом заинтересуетесь? Но мы и красной рыбой, и медом не обижены.

«Прощупывает, борода, но купец — народ осмотрительный».

— Приглядеться надо, поспешать не будем, Кузьма Елисеевич.

— Ну, ну… Хочу, как староста сказать. Здесь, в Варнавине, осело немало старообрядцев. Народ строгих правил, поимейте в виду. Не любят не только табашников, но и бражников.

— Так неужели в таком большом селе негде и чарку выпить?

— Есть трактир. Там можно и чарку выпить, но чтоб никакого буйства, иначе меня со староверами поссорите. Вы-то люди залетные, а мне с ними жить, и не просто жить, а иногда и помощи попросить. Всяко у нас бывает.

— Уразумел, Кузьма Елисеевич. Надеюсь, к становому приставу не угодим.

— Не приведи Господи! Суров наш Игнатий Костерников. Бдит!.. Ну, а теперь с Богом в ваш ночлежный терем.

Гостиный двор, разумеется, значительно отличался от уездных гостиниц. Перед «торговыми людьми» предстала большая изба с несколькими печными трубами.

— Хорошо еще топится не по-черному, — хохотнул Васька Зуб, ныне приказчик Василий Зубарев.

В избе оказалось десяток просторных комнат, что порадовало Ивана: сущая беда отдыхать всем скопом, когда кто-то храпит во сне, кто-то начнет что-то несуразное кричать, кто-то средь ночи в нужник побежит… Какой уж тут спокойный сон?!

Не оказалось в Гостином дворе и трактира. Васька забурчал, выражая свое глубокое недовольство.

— Как же жрать будем, братцы? Утром и вечером даже чаю не попьешь. Ну, попали!

— Чего нюни распустил, Василий Никифорович? Самовар-то твой мы все же прихватили. Теперь только не ленись. Вставай пораньше и самоварчик готовь. Все тебе в ноги поклонимся, — улыбаясь, сказал Кувай.

— Еще чего. Ищи дураков в ином месте. В трактире будем чаи гонять.

Иван, выбрав себе комнату, в первую очередь внимательно оглядел стену, подле которой находилась широкая спальная лавка, покрытая матрасом. Слава Богу, следов от раздавленных клопов не видно, а это уже лучшее для Каина удобство. В сущности, он был неприхотлив к Гостиным дворам, его всегда все устраивало, кроме вонючих тварей, порой забивающихся даже в богатые диваны.

Непритязателен был Иван и к еде: никогда не страдал обжорством, а вот выпить вина или водки мог много, но и в этом случае, никто не мог сказать, что он упивался до шлепка. Иван нередко поражал своих собутыльников, кои диву давались, как легко держится атаман на ногах, даже язык не заплетается, а ведь осушил более штофа крепчайшей водки.

От матраса повеяло свежим душистым сеном, что несказанно порадовало Каина. Он с детства любил ночевать на сеновале, а затем многое годы он не ощущал этого, ни с чем не сравнимого благоуханного запаха.

Глава 18

Богородское

Передышка от разбоев, будто неимоверный груз сняла с души Каина. Он устал от постоянного не покидающего его даже на сутки напряжения, безжалостных разбоев, порой жестоких и кровавых, и вот теперь, когда напряжение схлынуло, он по-настоящему отдыхал, чувствуя, как ожесточенную душу наполняет ни с чем не сравнимое, сладостное успокоение, когда не надо ни о чем заботиться, «ни морщить репу» об очередном грабеже, не готовить себя к деликатным разговорам со светскими повадками. Все! Пока ничего этого не надо. Отдыхай, зачерствелая, преступная душа!