Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)

— Вы бы знали, какое у нас красивое взгорье, Василий Егорович. Заберешься — дух захватывает. В городе такой красоты не увидишь.

— Надо же. Не худо бы глянуть, Глаша.

— Так пойдемте, я вам покажу. Не пожалеете.

— С удовольствием!

Девушка сняла с колка летник [146], надела его поверх сарафана, а пышную русую косу затянула в тугой узел.

— Это, чтобы лапник не цеплялся… А вы бы в отцовский зипун облачились, он хоть из дерюжки, но крепкий, а вместо шапки — колпак из войлока.

— Как прикажешь, милая девушка, — улыбнулся Иван. — Еще бы лапти — вот тебе и мужик из деревеньки.

— Так и лапти найдутся. Тятенька добрый десяток за зиму наплел. Сейчас в чуланку сбегаю.

— Не надо в чулан, Глаша. Надеюсь, сапоги мои не издерутся.

— Ну, тогда с Богом. Сотворите крестное знамение на Богородицу, попросите с молитвой пути доброго — и тронемся.

Выше уже говорилось, что Каин не верил ни в черта, ни в Бога, в храмы не ходил, молитвы не произносил, хотя как человек, обладающий феноменальной памятью, наизусть знал не только «Отче наш», но и другие молитвы, кои запомнились ему от матери, а посему он впервые за долгие годы послушался какой-то девчонки, и выполнил то, что она попросила.

Избу Глаша не стала даже закрывать, но этому Иван уже не удивился.

По узкой тропинке они спустились к озеру, над которым клубился жидкий серебристый туман, выползая на берега, и обволакивая разлапистые сосны взгорья.

В ракитнике и в густых изумрудных камышах, весело пересвистывались погоныши-кулички и юркие коростели.

Неторопливо, сонным вековым бором поднялись на взгорье. Взошли на самую вершину. Иван встал на самом краю вздыбленного крутояра, ухватился рукой за узловатую почерневшую корягу и, задумчиво-возбужденный, повернулся к девушке.

— Воистину, дух захватывает, Глаша. Какой простор!

Иван снял с головы войлочный колпак. Набежавший ветер ударил в широкую грудь, взлохматил на голове кудреватые черные волосы.

Далеко внизу под взгорьем зеркальной чашей застыло озеро, а за ним круто изгибалась река Ветлуга, за которой верст на тридцать в синеватой мгле утопали дикие непроходимые леса.

— Хороша матушка Русь. И красотой взяла и простор велик. Вот на таком же взгорье, поди, некогда стоял сам Стенька Разин.

— Стенька Разин?.. Но он же был разбойником.

— Кто так говорит, Глаша?

— Как-то становой пристав мир собирал. Из Варнавина пожаловал. Говорил мужикам, чтоб мирно трудились, не бунтовали, иначе тех ждет лютая казнь, как разбойника Стеньку Разина.

— А зачем пристав в тихую деревеньку вдруг пожаловал? — едва сдерживая себя, спросил Каин.

— Из-за Егони. Коза соседа каким-то образом в его огород забралась, да кочан капусты объела. Егоня на соседа топором замахнулся, а тот перепугался — и к приставу. У нас такого сроду не бывало, чтоб за топоры хвататься. Вот пристав и собрал мир. Стенькой Разиным пугал. Какой же он страшный этот разбойник.

— Стенька — не разбойник, — посуровел лицом Каин. — Это для царицы и бояр он преступник, а для народа избавитель. Не зря ж в его войско десятки тысяч крестьян пришли. Самый обездоленный, притесняемый барами люд. И если бы не подлая измена богатых казаков, Степан Тимофеевич мог бы и Москву захватить. Запомни, Глаша, баре да полицейские чины никогда правду народу не скажут, ибо Степан боролся за хорошего царя, добрую жизнь простолюдинов и праведных судей.

Девушка смотрела на Ивана доверчивыми, широко раскрытыми глазами.

— А я-то ничегошеньки этого и не знала. Как вы ладно сказали о Стеньке Разине. Можно мне об этом тятеньке поведать?

— Тятеньке? Пожалуй, и не надо, ибо Стенька Разин купцов не любил, часто отбирал у них добро и раздавал народу. Я ведь, Глаша, ныне тоже купец. Тятенька может такие разговоры и не понять, а посему меня осудить.

— Но ведь вы мне сказали правду, Василий Егорович. Вы-то хоть и купец, но вас бы Стенька не стал грабить.

— Почему, Глаша?

— Вы добрый, не погнушались в крестьянскую сряду облачиться.

— Эх, Глаша, Глаша, прелестная душа, — вздохнул Иван.

Он что-то собирался еще сказать, но его остановили слова девушки.

— А вы гляньте, Василий Егорович, на озеро. Оно всё на виду. Сомовиком именуется.

— Никак в честь сомов?

— Ага. Здесь их много, но выловить не каждому удается. Тятенька мой как-то курицы не пожалел, обжарил и на крючок. Сидел на челне и вдруг сом его так дернул, что тятенька вместе с удилищем в воде оказался.

Девушка звонко рассмеялась, а потом, продолжая весело улыбаться, продолжила:

— Пришел домой весь мокрый и говорит нам с маменькой: уж лучше бы нам курицу самим съесть.

— Забавный случай, Глаша. И все-таки кто-то сома изловил?

— Сама раза три видела. А недавно Егоня сома багром к берегу подтянул. В голову ему угодил. Мужики помогали ему на носилах до избы донести. Страшный, усатый, пудов на шесть [147]. Спина черная, бока зеленые, а брюхо желтое. Голова широченная, с огромной зубатой пастью. Ужас! А глазки, даже представить себе не можете, Василий Егорович. Смешные! Маленькие, маленькие, и лежат они почти на самой губе. У такого-то большого сома.

— А ты наблюдательна, Глаша. И все же, надеюсь, что больших сомов не только на удочку ловят.

— Конечно же, Василий Андреевич. Их ловят неводами, баграми и переметами. Весьма бывает добычлив лов на «клоченье».

— И каким же способом?

— Прямо с лодки ручной донной удочкой, коя именуется у нас «лягушкой». В этом случае, Василий Егорович, здесь необходим «клок» — деревянная колотушка с выдолбленной в ней ямкой. Удар этого клока по воде сома очень привлекает. Он подходит к месту лова и хватает лягушку.

— Весьма любопытно. С большим бы удовольствием посмотрел на такой необычный лов.

— Я непременно попрошу тятеньку. У него все для лова имеется, да только силенок маловато. С вами же он смело на челне поедет. Согласны, Василий Егорович?

— Я подумаю, Глаша. Всякую рыбу едал, но сома никогда.

— Мясо сома очень вкусное и жирное. А все почему? Кормятся гусями, утками да белугой и севрюгой, кои заходят в озеро весной в половодье. Вот и откармливаются. Озеро у нас крупное, на две версты тянется, рыбам здесь приволье.

— Знатное озеро, тихое, вода теплая, так бы и нырнул.

— Да вы что, Василий Андреевич?! Не вздумайте! — почему-то перепугалась девушка. — Сомы не только утками да рыбой питаются. Они весьма прожорливы. Известны случаи, что крупные сомы хватали и топили купающихся людей. Теперь здесь никто не купается. И вы не будете. Хорошо, Василий Егорович?

Девушка с такой искренней озабоченностью посмотрела на Ивана, что у того и вовсе потеплело на душе. И до чего ж эта Глаша целомудренна и непосредственна. Господи, есть же такие чистые светлые люди, словно небесные ангелы, перед коими не хочется быть плохим, тем более жестоким разбойником. И до чего ж Глаша доверчива! Пошла на взгорье совершенно безбоязненно, с незнакомым человеком, который мог бы над ней надругаться и сбросить с крутояра. В другом случае, наверное, Каин так бы и сделал, если бы подле него оказалась какая-нибудь девка из притона, попавшаяся под горячую руку. Непременно сделал, чтобы полюбоваться, как летит с высоченного взгорья маруха, раздираемая камнями и корягами.

Здесь же он превратился в робкого, застенчивого человека, стесняющегося даже прикоснуться к руке прелестной деревенской девчонки, которая поразила его не красотой (немало было красивых девок у Каина), а именно редчайшей чистотой и неподдельной доверчивостью, когда даже самый закоренелый злодей превращается в добродетельного человека.

— Может, вы расстроились, Василий Егорович? — участливо спросила Глаша. — На Ветлуге можно искупаться, а то и в Нелидовских озерах, кои сообщаются с рекой. Там водица тоже теплая.

— Успокойся, милая Глаша… Ты хотела бы иметь золотые сережки?