Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)

— Откуда суда в такой глухомани?

— Купцы наезжают за лесом, а лес готовят варнавинцы. Сейчас же ни одного купца в Варнавине быть не должно.

— Пограбить некого, — засмеялся Зуб. — Будем лапти да рогожи тырить.

— Запомни, Васька, когда-нибудь твои шутки погано кончатся. Отберу у тебя казну, а суму твою набью лаптями — и ступай на все четыре стороны… А теперь для всех. В Варнавино прибудем опять-таки торговыми людьми, лес-де понадобился, а для кого — хозяин знает, его и спрашивайте. В городке вести себя ниже травы, тише воды. Никакого воровства! Может статься и зиму там придется прожить. И с девками не баловать. Ибо в таких местах, где немало староверов, за глумление над девкой могут гирькой башку пробить. Так что не озоровать, вести себя степенно, как торговым людям подобает… И последнее. С казной нам таскаться по селу несподручно, да и по ночам пояса надо в зубах держать, а посему, как войдем в Ветлугу, казну спрячем в лесу, оставив себе на отдых не более ста рублей. Хватит! Васька не округляй глаза. Как же ты на базар пойдешь с таким пузатым поясом? И в Гостином дворе не оставишь. То-то. Не возражаете, братцы? Спрячем в глухом лесу. [139]

— А коль крот к добру подберется?

— Все-таки трясешься, Зуб. Запомни, даже самый лютый зверь от золота и самоцветов откажется. Не та жратва. Добычу хороните так, чтобы потом не забыть.

— А коль бурлаки заметят? — спросил осторожный Легат.

— Бурлаки останутся на судне. Скажем, у костра решили посидеть. Пояса же наши будут под кафтанами, а когда возвращаться будем, кафтаны не расстегивайте. На судне, пока бурлаки будут заняты греблей, опоясайте рубахи толстыми кушаками.

Глава 17

Красная гора

Варнавино оказалось не так и близко, но чем дальше повольники уходили от Волги, тем спокойнее становилось у них на душе.

Сыскные суда с поставленными на них многопудовыми пушками едва ли сунутся на реку Ветлугу, ибо летом она заметно мелела.

Верст через двадцать кормчий и вовсе категорично заявил:

— Дальше сыскные суда не сунутся, ибо струг и без груза едва проходит.

— А Дед говорил, что по Ветлуге даже суда, нагруженные лесом, ходят. Вот болтун! — осуждающе сказал Васька Зуб.

— Дед истину изрекал. Весной река разливается на несколько верст, становится глубокой и быстрой, вот тем и пользуются купцы.

Чем ближе к Варнавину, тем пустыннее берега. Ни одной деревушки! Но как-то увидели несколько изб. Правый берег здесь был не таким уж и крутым. Неизвестно почему, но Иван пристально разглядывал эту глухую деревушку; пересекал ее глубокий и длинный, тянувшийся на полверсты овраг, поросший березняком и ельником. Вдоль оврага чернели крестьянские бани, а перед ними тянулись к избам огороды.

Крайняя изба упирались в подошву круто вздыбленного над деревенькой взгорья, буйно заросшего вековым темно-зеленым бором. Прибрежная сторона взгорья с годами оползла и теперь стояла высоким, отвесным утесом, на который причудливо выбросили обнаженные узловатые корни, уцепившиеся за откос, посохшие, уродливо изогнутые сосны.

Половину взгорья окаймляло просторное, круглое, словно чаша озеро, раскинувшееся версты на две, соединенное тихим ручьем с рекой Ветлугой. Верхняя часть деревеньки выходила на околицу, за которой начинались крестьянские пашни, выгоны и сенокосные угодья. А за ними, в глубокие дали, уходили дремучие, мшистые леса.

Не пропустил без внимания Иван и челн [140], наполовину вытянутый на берег, на носу которого, спустив босые ноги в воду, сидела молодая девушка в синем сарафане, с любопытством уставившись на проходящее мимо нее судно. Расстояние до челна было довольно близким, поэтому Иван довольно хорошо разглядел девушку, отметив ее красивое лицо и раскинувшиеся на легкокрылом ветру пышные, змеящиеся, темно-русые волосы, перехваченные на лбу узким очельем.

— Эгей, девка, греби к нам! Приласкаем и самоцветом одарим! — крикнул Зуб.

— Благодарствую, родненький! Больно ты прыткий! — озорно отозвалась девушка и, спрыгнув с челна, подалась к избам.

— Экая ладушка, — крякнул Кувай.

Иван проводил девушку задумчивым взглядом.

К Варнавину прибились на другой день. Всех поразил небывалой высоты берег, коего, кроме Деда, никогда в жизни не видел.

— Это и есть Красная гора. Когда-то здесь было глухое место, кое облюбовал себе преподобный Варнава.

— Слышь, Земеля, тут нам с ружьями, саблями и сумами и вовсе не подняться.

— Вестимо, — усмехнулся Дед. — С вашими сумами на гору не забраться. Поменьше надо было на грабежи ходить. Да бросьте их к дьяволу!

— С ума спятил, дед! Чего зря фуфло гонишь? — окрысился Зуб, у коего в объемистой суме находились не только сто рублевиков, но и золотая посуда. Однажды он пытался запихать в суму даже пузастый серебряный самовар с царскими вензелями, над которым долго потешалась братва.

Васька долго сокрушался: и самовар выбросить жалко и в куль не лезет. Потом все-таки по совету Кувая, решил передать самовар для «обчественности», и с того дня братва стала чаи гонять.

Шутка шуткой, но подняться на Красную гору было довольно сложно. Кормчий разводил руками.

— Никогда здесь не был, ребятушки.

— Давай вперед, Митрич, на полверсты. Там берег будет положе.

Бурлаки вновь взялись за весла. Они давно уже превратились в повольников атамана, и когда судно захватывало какую-нибудь расшиву, принимали в захвате деятельное участие, превращаясь в разбойников. Когда же ветер не дул в паруса, то вновь садились за весла, а то и нередко тянули судно бечевой.

Они же, случалось, становились грузчиками и крючниками. Особенными были эти бурлаки, все больше и больше превращаясь в лихих людей. Никто из них не роптал, не высказывал недовольства атаману, ибо понимали, что такой щедрой деньги они больше нигде не заработают.

Лишь один Земеля не принимал участия в грабежах, чем удивлял не только атамана, но и остальных повольников. Одно твердил:

— Я нанимался бурлаком, а не разбойником. Не хочу греха на душу брать.

Ватага вначале над «святошей» посмеивалась, а затем отступилась, махнула на него рукой

Пока струг потихоньку передвигался вдоль горы, Каин толковал с Земелей.

— Какая власть на селе, Дед?

— Селом управляет сход, кой избирает себе старосту, а тот уже подчинен уездному начальству, что находится в городе Ветлуге.

— Чем староста занимается?

— Дел хватает. Ведет наблюдение за исправным отбыванием крестьянами податей и всякого рода повинностей, принимает меры для охранения благочиния и общественного порядка; предупреждает потравы хлеба, лесные пожары и порубки; задерживает бродяг и беглых; распоряжается подачей помощи в чрезвычайных случаях — при пожарах, наводнениях, повальных болезнях, падеже скота, и других мирских бедствиях, немедленно донося о том своему начальству.

— А коль преступление случится?

— То дело редкое, почти в Варнавине неслыханное.

— Удивил, Дед. Село, толковал большое, чуть ли не в город скоро превратиться, а преступников, почитай, нет.

— А потому нет, что тут жительствует народ необычный. Здесь, даже двери никогда не запирают.

— И по ночам?

— И по ночам, как тебе это, атаман, не диковинно. А все потому, что в Варнавине живет немало староверов, кои запоров не ведают. Да и остальной народ никогда здесь не воровал. А коль кто-то надолго уезжает, замок на дверь повесит, а ключ под рогожку сунет, что у дверей.

— И все же преступления случаются?

— Это у тех, кто без царя в голове живет. В престольный праздник так некоторые назюзюкаются, что дурь наружу выпирает. За колья хватаются, ну и шибанут кого-нибудь до смерти. Вот тут и приходится старосте проводить дознание, задерживать виновных и охранять следы преступления до прибытия местной полиции или судебного чина из уезда. В обычные же дни особо не запьешь, а кто задурит, староста тех наказывает — либо назначает на общественные работы до двух дней или подвергает денежному, в пользу мирских сумм, взысканию до одного рубля, а иногда и в кутузку на два дня посадит. Строго здесь, в гульбу не ударишься. Почему и село тихое и улежное.