Музыка души

Предчувствие не подвело. Едва он появился в кабинете, Антонина, выглядевшая вполне цветуще, бросилась ему на шею и затараторила:

– Петичка, как я по тебе соскучилась! Я так тебя люблю… жить без тебя не могу… На любые условия согласна, лишь бы быть вместе…

И так далее, и так далее, не замолкая ни на секунду. На что бы она ни рассчитывала подобным поведением, Петр Ильич почувствовал только досаду, раздражение и отвращение. Он отцепил ее от себя и, заставив сесть в кресло, попытался воззвать к здравому смыслу:

– Я знаю, что очень виноват перед тобой. Я желаю тебе всяческого благополучия, но никакой совместной жизни быть не может. Пойми это, наконец!

Она тут же ударилась в слезы:

– Это все родственники твои, я знаю! Они меня ненавидят и настроили тебя против меня!

– Нина… – устало попытался возразить Петр Ильич, но она уже перескочила на другую тему:

– Я ходила смотреть твоего «Евгения Онегина». Он чудесен, Петичка, твоя музыка гениальна!

Петр Ильич растерялся от столь резкого перехода, а Антонина уже опять перешла к слезам и уверениям в любви.  Он просто не знал, что делать и как прекратить эту невыносимую сцену. Пытался убедить, что никакие просьбы не заставят его жить с ней вместе – пусть она просит о чем угодно, но не об этом. И даже вручил ей сто рублей на обратную поездку в Москву.

После этого Антонина вдруг прекратила истерику, повеселела и принялась рассказывать о мужчинах, которые были влюблены в нее, в заключение высказав желание повидаться с Модестом и Анатолием. Когда близнецы явились – причем у Толи было выражение лица, будто он серьезно обдумывает, а не задушить ли ее голыми руками – Антонина немедленно поспешила навстречу, осыпала нежностями и уверениями в любви, будто не она несколько минут назад обвиняла их во всех смертных грехах. Близнецы переглянулись с недоумением, не зная как реагировать, но Антонина точно и не замечала всеобщей растерянности. На напоминание о разводе она рассмеялась:

– Какой развод? Я не хочу с тобой расставаться. Признай, ты ведь любишь меня в глубине души и рано или поздно вернешься ко мне. Я дождусь.

– В самом деле? – Анатолий скептически приподнял брови. – Зачем же подсылали к нам зимой господина предлагать условия развода?

– Какого господина? – Антонина недоуменно нахмурилась, а на подробное описание внешности беспечно отмахнулась: – Ах, этот! Да он просто подлый интриган. Я и не думала никуда его посылать. Просто он влюблен в меня и решил все устроить за моей спиной.

Наконец, ко всеобщему облегчению, Антонина распрощалась и ушла. Петр Ильич в отчаянии провел рукой по лицу и без сил опустился в кресло. Нет, развода тут явно ждать не приходится. Как же убедить ее, чтобы она оставила свои наивные надежды и перестала докучать ему?

Несколько дней спустя Петр Ильич столкнулся с Антониной, прогуливавшейся возле его дома.

– Что ты здесь делаешь опять? – воскликнул он возмущенно, не потрудившись поздороваться.

– Не беспокойся, Петичка, я просто гуляю, – невинно ответила она. – Я живу в этом доме.

Петр Ильич на мгновение остолбенел от подобной новости. Неужели она никогда от него не отстанет?

– Прошу тебя, Антонина, уезжай в Москву. И напрасно ты ищешь здесь свиданий со мной – у меня нет на это времени.

– Я не могу жить вдали от тебя и в Москву уеду только вместе с тобой.

Петр Ильич едва не застонал от отчаяния и бессилия. И поспешил побыстрее скрыться. А вечером получил от Антонины длинное, бестолковое письмо с новыми уверениями в вечной любви. Жизнь в Петербурге была окончательно отравлена: теперь приходилось все время прятаться от преследовавшей его Антонины. И он уехал в Москву раньше, чем собирался. В результате резко ухудшилось самочувствие, появилась слабость и нервная боль в ногах.

Эпопея на этом не закончилась. В последний день его пребывания в Москве, Антонина вдруг появилась в его квартире – да не одна, а со своей сестрой. Начала она опять с любовных излияний, но Петр Ильич, на этот раз сразу начавший злиться и горячиться, пресек их:

– Пойми же, наконец, никогда, ни за что, ни при каких условиях я не буду жить с тобой. Ни за что на свете!

Антонина на мгновение замолчала – то ли ошеломленная страстностью и убежденностью его тона, то ли еще почему – а потом вдруг резко приняла деловой тон:

– Хорошо. В таком случае я хочу капитализировать свою пенсию. У тебя же есть друг богатый. Точнее подруга, – она многозначительно прищурилась.

Петру Ильичу стоило громадных усилий остаться спокойным при этом намеке на Надежду Филаретовну. И он сквозь зубы процедил:

– Сколько ты хочешь?

– Пятнадцать тысяч, – спокойно заявила Антонина прежним деловым тоном, а на его невольную гримасу пояснила: – Мне нужны эти деньги, чтобы навсегда покинуть Россию. Здесь на меня все странно смотрят, и я не могу устроиться на работу. Я хочу уехать за границу и посвятить свою жизнь музыке.

– У меня нет таких денег, – возразил Петр Ильич, – но я рад наконец узнать, что тебе нужно.

– Ты ужасный человек, – в голосе Антонины опять зазвенели слезы. – Только камень мог остаться равнодушным тогда в Петербурге!

– Пусть так, – Петр Ильич решительно оборвал ее дальнейшие упреки. – Но кроме установленной пенсии, я могу только иногда выдавать тебе экстраординарные субсидии. Можешь обращаться, если нужна будет помощь. Крупную сумму могу обещать только в случае развода.

– Никакого развода быть не может!

– Значит, и говорить больше не о чем!

Наконец, Антонина, поняв, что ничего не добьется, распрощалась – на этот раз без душещипательных сцен – и ушла в сопровождении все это время молчавшей сестры.

Когда же это закончится? Неужели всю жизнь теперь он будет расплачиваться за свой необдуманный поступок?

***

Семейство сестры Петр Ильич нашел недавно оправившимся после болезни: дети все еще были худы и бледны. Саша выглядела изможденной, что, впрочем, неудивительно – наверняка сбилась с ног, заботясь о них. Да и в обычное время она так приучила всех домашних, что и гвоздя нельзя было вколотить без ее вмешательства. Зиму Александра провела в Петербурге, чтобы повеселить учившихся там старших дочерей. Ее здоровье с каждым годом ухудшалось, и вся семья желала, чтобы она отправилась на серьезное лечение в Карлсбад. Но Саша не могла со спокойным сердцем надолго оставить дом без присмотра. Леченье не принесло бы никакой пользы, если бы она ежеминутно терзалась тревогой об оставленных детях.

Если не считать этого, в Каменке все обстояло благополучно. Старшая племянница Таня, в последнее время беспокоившая Петра Ильича своими капризными выходками, на этот раз вела себя безупречно. Юрий, или как его звали в семье Ука, рос необыкновенно кротким и покорным мальчиком, всегда веселым, ласковым и милым. Он обладал необычайно живым воображением и постоянно рассказывал о каких-то невероятных приключениях и подвигах, искренне веря в то, что это действительно было. А когда над его рассказами смеялись, сохранял серьезный невозмутимый вид. Боб делал успехи в музыке, из-за чего и выделял его Петр Ильич среди остальных детей, а кроме того, обнаружил замечательные способности к рисованию. Он не любил обычных мальчишеских игр и все свободное время посвящал рисованию, музыке и цветам.

Каменка радовала чудесной погодой, лунными ночами, поющими соловьями и цветущими ландышами. Здесь Петр Ильич по-настоящему отдыхал душой. Для него сделали радикальную перестройку флигеля, снабдили всем необходимым, и ни за что не хотели брать с него денег.

Воспользовавшись возможностью, он отправил Алешу заниматься в местную школу. На следующий год ему предстояло проходить воинскую службу, срок которой сокращался для тех, кто выдержит экзамен. Сама мысль о том, чтобы надолго остаться без слуги, который знал все его привычки, нужды и вкусы, к которому Петр Ильич привязался как к сыну, ужасала. Но воинскую повинность не отменишь, и он исполнился решимости хотя бы сократить ее, насколько возможно.