Музыка души

– Вот уж тебе-то не стоит чувствовать себя обязанным, – отмахнулся Петр Иванович. – Ты – солнце, освещающее мою фирму.

Петр Ильич даже немножко опешил от такого заявления.

Они долго еще проговорили, делясь последними новостями, обсуждая деловые вопросы. Петр Ильич остался на ужин, с удовольствием пообщавшись с детьми своего друга, которые приветствовали дорогого гостя восторженными криками.

***

Гранкино – имение Конради, где жил Модест со своим воспитанником – располагалось посреди бесконечной степи. Но осенью и степь имеет много прелести. Модест и Коля не ждали приезда Петра Ильича: когда он вошел, они занимались в кабинете, сидя за овальным столом. Повернувшись на шаги и увидев брата, Модест вскрикнул от удивления и в следующее мгновение бросился его обнимать. Его сразу же сменил Коля, со счастливой мордашкой повисший у Петра Ильича на шее.

– Ты как здесь оказался? – принялся расспрашивать Модест. – Я думал, ты телеграмму пришлешь. И все удивлялся – куда ты пропал?

– Извини, Модинька, – покаялся Петр Ильич, – замотался в столичной суматохе.

В Гранкине он чувствовал себя странно. Сначала преследовало какое-то недовольство собою, постоянная сонливость, пустота и скука. Потом он понял, что не хватает работы. Но, взявшись писать Второй концерт для фортепиано, Петр Ильич обнаружил, что и работа идет с напряжением, без большого расположения. Оставалось только много читать, дабы занять голову.

Заехав в Москву, чтобы закончить с корректурами, Петр Ильич отправился в Петербург. Столица встретила осенней серостью, промозглостью и пробирающими до костей ветрами. Зато проблемы со службой у Анатолия закончились, и он вернулся к своим обычным обязанностям. А здоровье отца значительно поправилось.

Петр Ильич навестил Тасю и обнаружил, что она вполне весела и довольна жизнью: к разлуке с домом она привыкла, ее баловали и развлекали по праздникам многочисленные дяди и тетки. К тому же она ожидала в скором времени приезда в столицу матери и сестры Тани. Училась Тася хорошо. Вот только все больше обнаруживала неровный, до странности обидчивый характер, из-за которого совершенно рассорилась с подругой матери, на попечении которой находилась. Да так рассорилась, что стала ненавидеть ее – пришлось перевести ее к одной из двоюродных теток. Узнав об этой истории, Петр Ильич пытался вразумить племянницу:

– Как же так, Тася? Это ведь вероломство по отношению к Норовым. Еще в сентябре ты так горячо ее любила! И вдруг из-за сущего пустяка устраиваешь сцены.

Тася неожиданно расплакалась и начала горячо защищаться:

– Ты не знаешь, дядя Петя, этой женщины! Она такая злая – уверяю тебя! Я не могла там оставаться.

Петр Ильич опешил от подобного взрыва ненависти к когда-то любимому другу. Странный ребенок Тася – хорошие качества у нее так перемешались с капризностью и даже злобой, что просто встаешь в тупик.

***

Зима в Париже выдалась необычайно снежная, так что он стал похож на Петербург. С той лишь разницей, что в России умели снег убирать, а здесь целые пирамиды торчали по улицам, едва-едва можно было проехать — и то шагом. Петр Ильич вел праздный образ жизни: бродил по улицам, ходил в музеи, театры и на концерты. В общем, жил сибаритом.

На следующий день по прибытии в Париж он завтракал в небольшом уютном ресторанчике на берегу Сены, откуда открывался чудесный вид на Нотр-Дам. Попивая кофе, он листал «Gaulois», как вдруг наткнулся на заметку о покушении на жизнь царя в Москве. Новость заставила забыть и про еду, и про наслаждение пейзажем. Газета сообщала, что заговорщики устроили на железной дороге взрыв. К счастью, первым шел свитский поезд, и государь остался жив. Петр Ильич был возмущен до глубины души. В ужас приводила мысль, что бессмысленное революционерство уже не первый год подтачивает силы России. Французские журналисты замечали, что обращение государя к родителям, которое он сделал в своей речи, не есть средство искоренить зло. И Петр Ильич был с ними абсолютно согласен. Лучше было бы собрать выборных со всей России и вместе с представителями народа обсудить меры к пресечению. Неужели не понимают эти люди, что подобные революционные выступления отдаляют реформы и возбуждают реакцию? Кучка убийц воображала, что ведет за собой Россию. Как же все это отвратительно!

Гуляя после завтрака по знакомым и любимым парижским улицам, Петр Ильич неожиданно нос к носу столкнулся с Николаем Дмитриевичем Кондратьевым. Сразу бросилась в глаза его невероятная худоба – он давно был тяжело болен. Однако его неистребимая жизнерадостность никуда не делась. Завидев друга, Николай Дмитриевич весело воскликнул:

– Петр Ильич! Какая встреча! Давно ли в Париже?

– Только вчера приехал.

– А я так уж целый месяц здесь. Не хочешь ли поселиться со мной? Я нашел чудесный отель – тихий, уютный, недорогой к тому же.

– Благодарю за предложение, но меня вполне устраивает мой.

Петр Ильич не стал говорить, что как бы ни был рад видеть друга, жить он хотел отдельно. С годами он все больше сторонился людей – даже близко знакомых. Одна мысль о том, что кто-то будет вторгаться в установленный порядок дня, вызывала отторжение.

Закончив вчерне концерт, он уехал в Рим, где его ждал Модест со своим воспитанником. Петр Ильич уже начинал проклинать свою скитальческую жизнь и жалеть, что нигде не устраивается надолго. Путешествия все больше утомляли, хотелось найти хоть какой-нибудь постоянный уголок.

Однако тоска и плохое настроение исчезли без следа, стоило прибыть в Рим. Что за солнце! Что за небо! Что за теплота! Модест с Колей были очарованы Вечным городом, и Петр Ильич отказался от первоначальной идеи уговорить их переехать.

Из окон квартиры, приготовленной братом, открывался великолепный вид – весь Рим как на ладони. Поселившись сначала в северной комнате, Петр Ильич сразу понял, что жить там невозможно. Она выходила на двор казармы, где целыми днями проводились упражнения солдат: пальба, сигналы и прочий шум. Так что он перебрался поближе к Модесту – в комнату с камином.

На католическое Рождество братья слушали торжественную мессу в соборе святого Петра. Колоссальное величие собора потрясло Петра Ильича. Народу собралось много, но в сравнении с размерами храма громадная толпа казалась ничтожной кучкой. В бесчисленных приделах служились глухие мессы, священники с дарами, сопровождаемые небольшой процессией, беспрестанно переходили по разным направлениям. Все это было полно движения и живописно. И все-таки в тысячу раз больше любил Петр Ильич православную литургию, где все присутствующие в храме видят и слышат одно и то же, где весь приход предстоит, а не снует из угла в угол. Она менее живописна, но гораздо трогательнее и торжественнее.

Шум и суета Рима мешала усидчиво заниматься – Петр Ильич больше гулял по улицам, чем сидел за столом. Зато в Италии всегда можно услышать прелестные народные песни. Он не уставал восхищаться красотой итальянских голосов. Уличные певцы давали бездну пищи для вдохновения, и, собрав слышанные от них народные мелодии, он написал «Итальянское каприччио».

Модест, успевший неплохо изучить Рим, каждый день водил брата осматривать те или иные достопримечательности. Однажды они поехали на Via Appia – древнюю дорогу в Неаполь. По обеим сторонам возвышались саркофаги, мавзолеи, надгробные плиты всевозможных форм. Когда-то здесь кипела жизнь, двигались толпы людей, богатые колесницы с римскими патрициями, носилки, пешеходы… А теперь дорога пустынна и безмолвна, как те могилы, что стоят вдоль ее. Братья прошли две версты, не встретив ни единого живого существа – туристов, и тех не было. В подобные моменты с особой остротой ощущаешь бренность и краткость человеческой жизни и невольно задумываешься о Вечности.