Музыка души

– Я ничего не получал, – и, немного помолчав, тихо добавил: – Я думал – ты погиб.

А у самого уже слезы на глазах. Досада и злость на осла Вержбиловича, не удосужившегося исполнить столь несложное поручение, сменились беспокойством за брата.

– Полно тебе, Толенька, ничего же не случилось, – смущенно пробормотал Петр Ильич, пытаясь его успокоить.

Эта болезненно-нервная впечатлительность Анатолия, так напоминавшая его собственный характер, порой пугала Петра Ильича.

Устроились они в пустой квартире брата Николая, уехавшего в деревню. Проведя в Петербурге несколько дней, повидавшись с родными, а главное – с отцом, навестив племянницу Анну в институте, Петр Ильич вернулся в Москву.

***

Уроки только начались, а Петр Ильич уже испытывал к ним невыразимое отвращение. Да и не только к ним, а к ученикам, профессорам, всей консерватории в целом. Даже к стенам. Николая Григорьевича в Москве не было, так что сразу обсудить планируемую отставку не получилось, и это еще больше угнетало. Столь любимый прежде город теперь представлялся смрадной темницей, из которой хотелось вырваться, как можно скорее.

Петра Ильича звали в Петербург на самых выгодных условиях, но… Менять одно место службы на другое? Связывать себя новыми обязательствами, едва освободившись от старых? Да и не хотелось обижать Рубинштейна. А он обязательно обидится, если Петр Ильич переметнется в Петербург. Тем более, Надежда Филаретовна полностью поддержала решение бросить консерваторию и даже уверяла, что давно желала именно этого и обеспечит своего друга всем необходимым.

В консерватории он теперь чувствовал себя гостем, всеми способами избегал встреч со знакомыми и сразу же после уроков сбегал оттуда. Вечерами ходил гулять или в церковь. Сочинять что-то новое не было никакой охоты, и Петр Ильич занимался исключительно корректурами, что настроения тоже не улучшало: они всегда страшно его раздражали. Отсутствие хороших корректоров было, пожалуй, единственным минусом юргенсоновской фирмы – готовые партитуры приходилось пересматривать по десять раз, и постоянно находились какие-нибудь ошибки.

Возвращение Рубинштейна в конце сентября торжественно отмечала вся консерватория. По случаю приезда директора в «Эрмитаже» состоялся обед, на котором говорились бесконечные речи. Встал и сам Николай Григорьевич:

– На концерте в Париже произведения Чайковского произвели огромное впечатление. Консерватория безмерно счастлива, что обладает такой знаменитостью!

Раздались бурные аплодисменты, все поздравляли Петра Ильича, некоторые даже плакали. Казалось бы, надо радоваться, а он испытывал лишь досаду. И ведь неудобно заговорить с директором об отставке после такой речи.

К счастью, на следующий день, встретив Петра Ильича в коридоре консерватории, Рубинштейн сам поднял деликатную тему:

– Скажи откровенно, как ты себя чувствуешь?

Не успев задуматься, Петр Ильич брякнул:

– Я решил, что дольше декабря не останусь. Сил моих больше нет.

И замер в ужасе, ожидая, что Николай Григорьевич разозлится, станет убеждать, что ему лучше остаться, ради его же блага. Но… ничего подобного. Рубинштейн выслушал его доводы с улыбкой человека, внимающего речам капризного и взбалмошного ребенка, не выразив особого сожаления. И это задело: получается, все похвалы, слова о чести и гордости консерватории – пустая формальность, которую говорят всем подряд. На освободившееся место Рубинштейн предложил Танеева, с чем Петр Ильич с готовностью согласился. Сергей Иванович станет отличным профессором, гораздо лучше него самого.

До декабря он не выдержал, сбежав из Москвы уже в начале октября. В день отъезда он обедал с ближайшими друзьями: Рубинштейном, Юргенсоном, Кашкиным и Танеевым. Несмотря на радость столь долгожданного освобождения, было грустно – грустно расставаться с людьми, бок о бок с которыми он проработал двенадцать лет. Печальны были и друзья, что тронуло Петра Ильича и заставило забыть обо всех обидах и недопониманиях.

Он собирался за границу, но отъезд задерживался из-за хлопот со сдачей московской квартиры и получением паспорта для Алеши. Последнее осложнялось тем, что мальчик приближался к возрасту воинской повинности. Пока длились хлопоты, Петр Ильич уехал в Петербург повидаться со стариком-отцом и близнецами. Если Модест порадовал своей бодростью и довольством жизнью, то Толя все больше беспокоил старшего брата. Он вечно был недоволен, неудовлетворен, и, несмотря на все усилия, Петр Ильич не мог вывести его из этого состояния.

В этот приезд ему удалось еще раз увидеть «Кузнеца Вакулу» на сцене Мариинского театра. В целом представление прошло гладко, но Петр Ильич был разочарован. Комиссаржевский, игравший главную роль, не справлялся со своей партией, требовавшей сильного свежего голоса, а не тех жалких остатков, что были у него. И сколько же непростительных ошибок видел Петр Ильич теперь в своей опере!

На некоторое время пришлось вернуться в Москву – уладить формальности с квартирой и паспортом Алеши. Зайдя к друзьям, Петр Ильич узнал о новых газетных нападках на Рубинштейна. Поводом для них стал уход из консерватории пианиста Шостаковского. Журналисты обвиняли Николая Григорьевича в травле конкурента. Дошло до того, что ему ставили в упрек якобы предательство русской музыки на Всемирной выставке в Париже. Будто бы он совершенно не заботился об ознакомлении зарубежных слушателей с лучшими произведениями национальной музыки. Это Рубинштейн-то! Сколько ж можно? Почему жадные до грязных сплетен газетчики не оставят его в покое?

Николай Григорьевич был мрачен и подавлен, даже поговаривал об уходе из консерватории. Все наперебой убеждали его не делать этого. Ну, в самом деле – что станет с консерваторией без Рубинштейна? Он был столпом, поддерживающим всю музыкальную жизнь Москвы.

Петр Ильич покинул Первопрестольную с двойственным чувством: возмущения и огорчения за Рубинштейна и радости за себя – какое счастье, что теперь он будет вдали от этих дрязг! Заехав на неделю к сестре, он отправился во Флоренцию с мыслями о новой опере. Он решил взяться за историю Жанны д’Арк, которая безмерно восхищала его еще в детстве. Москва и консерватория остались в прошлом. 

Глава 12. Начало странствий

Стоило добраться до Флоренции, как испорченное дорогой настроение улучшилось. Великолепная квартира, приготовленная Надеждой Филаретовной, состояла из целого ряда роскошных комнат. В салоне – чудесный инструмент, на письменном столе – два букета и принадлежности для письма. Квартира находилась за городом, и из окон открывался очаровательный вид. Тишина и спокойствие царили вокруг. При этом до города ходьбы – всего полчаса.

Весь вечер Петр Ильич провел на огромном балконе, наслаждаясь чистым воздухом, погрузившись в чарующую прелесть вечернего спокойствия, нарушаемого лишь далеким шумом падающей воды. Но как бы ни полна была тишина, ему все слышался какой-то звук: будто земля, несясь по небесному пространству, тянет низкую басовую ноту.

Смущала только близость фон Мекк – ее вилла располагалась буквально в нескольких шагах. Более того, Надежда Филаретовна ежедневно ходила или ездила мимо. А что, если они встретятся? Что тогда делать? Порой закрадывалась мысль, не желает ли она личного знакомства, вопреки их давней договоренности? Она присылала билеты в театр, куда шла и сама, приглашала посмотреть ее виллу, когда там никого не будет. Прогуливаясь мимо его дома, Надежда Филаретовна всегда останавливалась и явно старалась его увидеть. Петр Ильич не знал, как поступить. Выйти к окну и поклониться? Но в таком случае, почему уж не закричать: «Здравствуйте»? Он боялся, что со дня на день она пригласит его в гости, хотя в письмах ни одного намека на это не было. Двойственная ситуация смущала и стесняла Петра Ильича, он чувствовал себя пленником и желал, чтобы Надежда Филаретовна поскорее уехала. Прямо сказать об этом ей он, конечно же, не мог.