Музыка души

В конце мая приехал Ипполит. Вместе с дядей своей жены Кривошеиным они пустились в какую-то аферу, увенчавшуюся успехом. На долю Ипполита досталось пятьдесят тысяч, что было весьма удачно, поскольку служба в Обществе пароходства не слишком хорошо оплачивалась. А он как раз недавно, отчаявшись дождаться собственных детей, удочерил девочку из Воспитательного дома, что добавляло расходов семье. В общем, все сложилось в высшей степени счастливо, вот только неопытный в денежных делах Ипполит не представлял, что делать с такой суммой, и приехал посоветоваться с Левой. В итоге решили, что их возьмет себе Николай Васильевич и купит имение. Таким образом, Ипполит будет получать более четырех тысяч дохода.

Уладив дела, он остался погостить и отдохнуть у сестры, на следующей день напросившись с Петром Ильичом на прогулку в Тарапун. Брать его с собой не хотелось, ведь на природе так хорошо обдумывать музыкальные темы, а для этого необходимо одиночество. Но и отказать брату Петр Ильич не мог. Пришлось пожертвовать удовольствием от прогулки, чтобы не обижать его. Поначалу Ипполит был весел, много болтал и восхищался природой. Но вскоре он, не привыкший к длительной ходьбе, устал, а когда они пришли в Тарапун, слег с лихорадкой. У него начался озноб, болело горло и голова. Впрочем, ничего серьезного, но мнительный Ипполит испугался и спросил суетившуюся вокруг него сестру:

– Санечка, не послать ли за Соней? Неравно что-нибудь случится?

Чем расстроил Сашу и немного рассердил Петра Ильича. Ну, взрослый ведь человек, а ведет себя как дите малое. Вот Вера, у которой сильно болело ухо, и то проявила больше терпения и самообладания.

Вечером Петр Ильич прогуливался по садику перед сном. Уже совсем стемнело, и колышущиеся на ветру ветви создавали таинственные тени в лунном свете. Тишина и покой. Как вдруг сзади раздались легкие шаги. Живо повернувшись, Петр Ильич обнаружил идущую к нему Таню. На ней было простое домашнее платье, а выражение лица такое, словно она и хочет, и боится что-то сделать.

– Что-то случилось? – сразу встревожился Петр Ильич – неужели Саше опять стало хуже?

Таня помотала головой и тихо ответила:

– Нет. Я просто хотела поговорить.

Петр Ильич удивленно вскинул брови и кивнул: слушаю. Танино хорошее поведение, порадовавшее его по приезде в Каменку, продлилось недолго. Она вновь стала капризной и неуравновешенной: то фонтанировала буйным весельем, то впадала в черную меланхолию. Могла целый день проваляться в постели, жалуясь, что у нее ни на что нет сил. Или изводила мать жалобами на плохое самочувствие. Вольно вела себя с молодыми людьми – ее заигрывания выходили за все возможные рамки приличий. И вот теперь приходит поговорить – такая печальная и серьезная.

Таня начала издалека – болтала о чем-то неважном и не имеющем смысла, пока с надрывом в голосе не заявила:

– Меня все ненавидят… все дяди… а дядя Толя особенно! Может, я и заслуживаю порой порицания, но разве я виновата в том, что такой родилась? Я бы и хотела быть другой, но не могу! Правда не могу!

Сначала просто всхлипывавшая, под конец своей речи Таня разразилась горьким плачем. Петру Ильичу стало невыносимо жаль ее. Бедная девочка, будучи умна, прекрасно сознавала, чем вызывает неудовольствие окружающих. Но ей не хватало ни воли, ни понимания, как взяться за дело.

– Ну, что ты, Танюша, – Петр Ильич ласково обнял племянницу, и она доверчиво прижалась к его груди, продолжая всхлипывать. – Никто тебя не ненавидит. Ты красивая, умная, добрая девочка. Бывает, что ведешь себя не очень хорошо и родные сердятся на тебя, но это не значит, что они тебя не любят. Стоит приложить чуть-чуть усилий, и ты избавишься от этих недостатков.

Таня молча кивала, соглашаясь. Наконец, она отстранилась, вытерла глаза и улыбнулась:

– Спасибо, дядя Петя. Я тебя очень-очень люблю.

С этими словами Таня быстро поцеловала его в щеку и упорхнула совершенно счастливая. Петр Ильич вздохнул. Надолго ли хватит ее решимости исправиться? И какая судьба ее ждет? В сущности, Саша с Левой сами виноваты – они до невозможности избаловали старшую дочь, и вот – плоды.

***

Сражение за литургию увенчалось победой Юргенсона, о чем издатель немедленно с гордостью сообщил Петру Ильичу. А вскоре тот прочитал в «Киевлянине», что его многострадальное произведение несколько раз пели в Киеве в Университетской церкви. Некий Вирибус Унитис писал: «Литургия написана в выдержанном церковном стиле, не отзывается итальянщиной и является вещью весьма незаурядной». Статья невыразимо порадовала Петра Ильича – он-то уж начал бояться, что его литургия никогда не попадет в церковь. А вот проникла и даже весьма понравилась!

Летом у Давыдовых появилась новая гувернантка – на этот раз француженка – мадемуазель Готье. Ее пригласили специально для младшей дочери Натальи, но, увы – ученица с первой же секунды свою наставницу возненавидела. Эта антипатия росла с каждым днем, и, пока ситуация не изменится, Саша никак не могла уехать. А ведь гувернантку пригласили именно для того, чтобы освободить ее и дать возможность отправится в Карлсбад.

Из Петербурга сообщали о серьезной болезни отца, что в его возрасте – Илье Петровичу исполнилось восемьдесят четыре года – вызывало большую тревогу. Хотя кризис прошел, вряд ли стоило рассчитывать на прочное улучшение. Саша, конечно же, захотела навестить его, а заодно отвезти Анну в институт. В итоге решили и Тасю отдать в институт вместе со старшей сестрой, поскольку этот ребенок не уживался ни с какими гувернантками, а учиться все-таки надо.

Дождавшись их отъезда и закончив третье действие «Орлеанской девы», Петр Ильич уехал в Симаки – имение Надежды Филаретовны поблизости от Браилова, куда она давно его звала. 

Глава 13. Каменка

Первым, что увидел Петр Ильич в Симаках, был старый-престарый, но милый и уютный домик. Вокруг раскинулся густой сад с вековыми дубами и липами, страшно запущенный, но именно потому и восхитительный. В конце сада протекала речка. Кругом тишина и чистый воздух. Дом состоял из залы, огромного кабинета, столовой, спальни и комнаты прислуги – все как нельзя более подходило для работы.

Чем дальше «Орлеанская дева» продвигалась к концу, тем нетерпеливее становился Петр Ильич – непреодолимо хотелось, наконец, отдохнуть. Но вот парадокс: стоило закончить оперу, тысяча разных мыслей и тревог, будто обрадовавшись, что он теперь свободен, одолела его. И пошатнувшееся здоровье сестры, и частые головные боли, на которые жаловалась Надежда Филаретовна, и служебные обстоятельства Анатолия, и некоторые неудобства в положении Модеста в доме Конради, и Тася, которая никак не могла привыкнуть к жизни в институте, и судьба оперы, которая Бог знает когда и как состоится – все нахлынуло разом.

В попытке успокоить расшалившиеся нервы Петр Ильич совершил пешую прогулку в далекий лес, где еще ни разу не был. Когда он уже приближался к нему, навстречу выехал экипаж, в котором сидела фон Мекк с младшей дочерью Милочкой, а следом – еще два экипажа со всем семейством. Надежда Филаретовна жила в это время в соседнем Браилове. Обычно Петр Ильич гулял в лесу, когда она обедала. Но в тот раз случилось так, что он вышел раньше, а она задержалась на прогулке. Петр Ильич растерянно застыл, чувствуя себя страшно неловко. Он едва нашел в себе силы учтиво снять шляпу и поклониться. Надежда Филаретовна, казалось, совсем растерялась и не знала, что делать. Они тут же разошлись, но смущение и непонятный стыд долго еще терзали Петра Ильича. Он вдруг задался вопросом, а что думают об их странных отношениях дети Надежды Филаретовны?

На обратном пути Петр Ильич зашел в свой любимый уголок. Симаки могли похвастаться множеством очаровательных мест. Одно из них располагалось на дороге, идущей вдоль заросшего тростником болота параллельно с деревней. Усевшись повыше дороги – около крошечной березовой рощицы у канавы, отделяющей усадьбу от поля, он любовался прелестным пейзажем. Внизу вперемешку с тополями расстилалось село со скромной церковью, а за ним лес. Петр Ильич просидел там около часа, испытывая одно из тех чудных состояний, когда всякие заботы и треволнения куда-то скрываются. Вместо них появлялись самые разнообразные мысли и фантазии. Над головой кружились тучи ласточек, и он задумался: зачем они собираются, не хотят ли уже лететь, куда полетят? Глядя на вековые деревья, пытался определить их возраст.