Эпикур

   — Тебя. Тебя всю.

   — А всё-таки?

   — Взгляд, голос, улыбку...

   — Вот видишь! А они: один — губы, другой — плечи, третий ещё что-нибудь...

   — Не надо о других.

   — Хорошо, не буду. Знаешь, мне так хорошо с тобой, словно я рождена специально для тебя.

   — А я — для тебя. Помнишь, у Платона в «Пире» речь Аристофана?

   — Не помню, не читала.

   — Я тебе принесу. Так вот, он выдумал, что людские пары были когда-то едиными существами — андрогинами, двухголовыми, четверорукими и четвероногими. А потом Зевс их разрезал, и с тех пор каждый ищет свою половинку...

   — Я свою нашла, — сказала Филоктимона.

Дома Эпикура ждал Мис. Он хотел подать завтрак, но юноша сказал, что поел и зашёл переодеться перед службой. Когда он нашёл среди книг «Пир» Платона, сбросил нарядный гиматий и облачился в грубую хламиду, Мис встал в дверях и как бы невзначай спросил:

   — Сколько она с тебя взяла?

   — Нисколько.

   — Так не бывает. Давай присядем и немного поговорим. Всё-таки я отвечаю за тебя перед Неоклом.

Они сели за стол друг против друга.

   — По закону, — начал Мис, — гетера не имеет права брать за свидание больше драхмы. Но таких цен давно нет. Последняя пирейская девка берёт полторы, а наши не меньше трёх и до... бесконечности. И то, что... не взяла, очень плохо. Назовёшь её, или не хочется?

Эпикур решил не затягивать неприятный разговор. Всё равно деньгами ведал Мис, и рано или поздно объяснения было не миновать. Поэтому он назвал заветное имя.

   — Филоктимона? — изумился Мис. — Да ведь она входит в первую пятёрку. Учти, нам с тобой её не прокормить.

Эпикур тяжело вздохнул:

   — Слушай, Мис, зачем эти разговоры?

   — Хорошо, — согласился Мис, — оставим твою избранницу в покое. Но разреши дать тебе отчёт в нашем финансовом положении. Ты получаешь, как эфеб, три обола в день, я у Тихона — две драхмы. Это идёт на жизнь. Есть ещё небольшие накопления, всего четыре мины. Их, если она будет брать по десять драхм, хватит тебе на полтора месяца. Но я хотел использовать их иначе. Через полгода тебе будет двадцать. Тогда у нас появится возможность начать собственное дело. Я думал основать в союзе с Тихоном скрипторий. Сперва небольшой, с тремя переписчиками, включая меня, потом постепенно расширяться. Переписывали бы книги для школы — Гомера, Гесиода, образцовые речи ораторов и, конечно, новые сочинения. Расширили бы платную библиотеку Тихона. Я посчитал, если дело пойдёт, через два-три года ты будешь иметь ежегодно один-два таланта прибыли! Купим дом, заживём как люди. Может быть, и Хайредем приедет сюда учиться... Но для начала надо хоть что-то иметь.

Эпикур молча слушал.

   — Это всё, — сказал Мис. — Деньги на прежнем месте, бери сколько вздумаешь. И ещё. Если переедешь к ней, разреши мне сохранить за нами это жильё.

   — Тогда послушай и меня, — нахмурился Эпикур. — Ни с кем не обсуждай моих дел, тем более не пытайся в них вмешиваться.

   — По-моему, я не давал тебе повода для таких подозрений, — обиделся Мис.

   — И правильно делал.

Эпикур застегнул на плече пряжку и, не прощаясь, вышел.

Он совершенно не желал думать о будущем, слова Миса пролетели мимо его ушей. У него была более важная забота — перетерпеть несколько часов, оставшихся до обеда. Финансовые подсчёты, за точность которых трудно было поручиться, помогли скоротать время.

Выйдя после службы из Булевтерия, юноша тут же на Агоре купил для Филоктимоны головную повязку, красную, с нашитыми серебряными цветочками, и отправился в Коллиту.

Филоктимона встретила его с затаённой радостью, Эпикур понял, что она ждала этого мига не меньше, чем он.

   — Как тебе идёт походная хламида! — воскликнула девушка. — О, проводник, куда ты поведёшь меня?

На подарок она взглянула критически и предложила пока воздержаться от таких покупок. Эпикур не понял, был ли подарок ей не по вкусу, или она навела справки о его доходах, но в те дни этой темы они больше не касались.

Пообедали. Потом Филоктимона попросила что-нибудь рассказать, и Эпикур прочёл ей «Пир» Платона.

   — Не пойму, почему Сократ так расхваливает однополую любовь, — сказала девушка. — Если в её основе душевное согласие, то при чём тут Эрот?

   — Конечно. Я уверен, настоящая дружба не нуждается в подпорках. Но заметь, Сократ восхваляет её на словах, а на деле ведёт себя иначе. Помнишь, как ввалившийся на пир Алкивиад рассказывает о своих безуспешных попытках соблазнить его? А Алкивиад ведь был не только любимцем Сократа, но и первым красавцем Афин!

   — Верно, — согласилась Филоктимона. — Знаешь, что ещё я хотела тебе сказать, — продолжала она, перейдя на шёпот, — я навек тебе благодарна, что ты дал испытать мне, служительнице Афродиты Народной, любовь Афродиты Небесной. Ведь Афродита Пандемос, можешь назвать её пошлой или телесной, покровительница только любовного искусства. А с тобой я забываю все уловки, и остаётся одно желание — дать тебе счастье!

   — Милая, — прошептал Эпикур, — я чувствую то же самое.

   — Это она, Афродита Урания! — кивнула Филоктимона. — Недаром мы встретились у её храма.

Мис не ошибся. Эпикур перестал являться домой. Только раз зашёл взять несколько книг и свои записи. В те первые безумные дни ожидания ему казалось, что, поцеловав Филоктимону, он сразу сделается другим человеком. Но этого не произошло, он остался таким, каким был. Только в его душе открылась новая область, некая страна, в которой царствовала Филоктимона. Это был замечательный край. Там обитали неожиданные улыбки, чуткие прикосновения, недоступные прочим намёки. Был воздух, который держал и допускал полёты без крыльев, существовали потоки, падавшие в бездну сквозь жерла огненных пещер и мягкие цветущие луга, которые освещала нежность. Страна не имела границ, но он бы скорее умер, чем допустил туда кого-нибудь, кроме царицы.

Забыв определения счастья, данные Аристотелем и Аристиппом, Эпикур в те дни был близок к тому, чтобы считать достигшим счастья соправителя подобной страны. С Филоктимоной ему было легко и просто. Она понимала его с полуслова, была чуткой и внимательной, ни разу ничто в ней не вызвало его раздражения. Когда он корпел над «Письмом», она тихо сидела у соседнего окна и вышивала. В праздничные дни они вместе обходили храмы или отправлялись за город. Иногда Филоктимону приглашали выступить на каком-нибудь симпосионе. Просьбы Эпикура взять его с собой она отводила единственной фразой: «Там слишком много пьют». Он не настаивал и терпеливо ждал её возвращения, иногда, если пир затягивался до утра, заглушая беспокойство, писал и переписывал первые главы своей книги.

Всё-таки пришло время, когда он начал задумываться о будущем. Однажды после ужина Эпикур сказал Филоктимоне, что хотел бы жениться на ней.

   — Не выдумывай, — возразила она. — Что от этого изменится? Мы ведь и так вместе.

   — Я хочу, чтобы мы были вместе всегда.

   — А я не хочу загадывать, — ответила Филоктимона тоном, исключающим продолжение разговора. — Кроме того, мы ровесники, тебе ещё рано думать о браке, мне — поздно.

Всё же через несколько дней Эпикур снова вернулся к этой теме.

   — Помнишь у Платона сказано, что суть любви в стремлении к бессмертию? — начал он.

   — Да, через детей, — кивнула Филоктимона. — Только сам-то он остался холостяком.

   — Это его дело. Но, по-моему, именно дети есть и цель и оправдание любви.

   — Во-первых, любовь не нуждается в оправданиях, — ответила она, — а во-вторых, если тебя так волнует отсутствие потомков, возьми себе добродетельную хрюшку, и она нарожает их тебе сколько захочешь.

   — Но мне нужны не поросята, а дети. Наши с тобой, и больше никакие! — возмутился Эпикур и изложил ей подсказанный Мисом план о создании скриптория, покупке дома и счастливой семейной жизни в окружении друзей и детишек.