Эпикур

Они шли и шли, усталость вытеснила мысли. Несколько раз им встречались группы беженцев, тащившиеся из Рамина в город. Слева всё ближе придвигалась пирамидальная громада Пентеликона, справа горбились возвышенности Лаврионских гор. После полудня войско остановилось в лощине, через которую протекал ручей. Здесь их встретил небольшой отряд эфебов, охранявших побережье. За гребнем холма лежал захваченный врагами Рамин.

Фокион объявил привал, запретив расходиться. Ополченцы расположились вдоль ручья, Эпикур сел на щит и вытянул уставшие ноги. Мис достал лепёшек и сыра, зачерпнул воды и подлил в чашки вина из бурдючка. Эпикур ел с трудом, его страшила предстоящая битва, он вспоминал встречу с врагом у Платей и ощущал, как тонка нить, связывающая человека с миром. Он пытался освободить себя от страха, как когда-то во время спуска в колодец. «Смерть нас не касается, — повторял он. — А что страшнее этого может случиться в бою? Ранение? Лёгкое пройдёт, тяжёлое — та же смерть». Эпикур уговаривал себя и чувствовал, что становится спокойнее.

Вскоре Фокион вернулся из разведки, в которую ходил вместе с командиром эфебов. Он выстроил воинов полукругом, так, чтобы все его слышали, и произнёс небольшую речь:

   — Я предупреждал вас, афиняне, что не следовало начинать войну. Вот и дождались вы, и я вместе с вами, что враг ступил на нашу священную землю. Теперь уже красивыми речами не отделаетесь, сограждане!

Он объяснил, что македоняне высадили передовой отряд и сейчас срочно строят укрепления. Пока враги не успели довести дело до конца, надо скинуть их в море. План Фокиона был прост: фаланга гоплитов спускается с холма в то место, где вал ещё не достроен, прорывает оборону. Легковооружённые группами по двадцать человек прикрывают фланги и идут позади гоплитов, а после прорыва преследуют противника.

   — Послушай, Фокион! — вдруг предложил кто-то из воинов. — Давай и гоплитов разобьём на группы, как это делал Ксенофонт, когда воевал во Фракии.

   — Сынок, — ответил стратег, — дома в Собрании ты будешь командовать мною. Но здесь тобою командую я!

Их повели по склону вдоль ручья, потом они, стараясь не шуметь, поднялись под самый гребень, и там Фокион построил войско. Фаланга в сто человек по фронту и глубиной в восемь рядов, — стена щитов и выставленных копий, и несколько десятков отрядов легковооружённых с луками и дротиками, размещённые по бокам и сзади. Эпикур оказался с правой стороны в третьем ряду лучников. Фокион осмотрел строй, остановился перед воинами и взмахнул мечом по направлению к гребню.

— Вперёд, афинские граждане! — крикнул он. — Пеан! — И быстро пошёл к своему месту на левом фланге.

Гоплиты запели пеан: «Вперёд, сыны Кекропа...», шагая в ногу, твёрдым спокойным шагом войско поднималось по склону. Эпикур держал наготове лук, рядом шёл Мис с тяжёлым македонским мечом. Через несколько десятков шагов они оказались на гребне и увидели врага. Склон полого спускался к морю, усеянному кораблями. Над берегом белели домики Рамина, а перед ними суетились сотни людей, которые копали ров, набрасывали земляные возвышения, укрепляли их досками и плетнями. В том месте, куда Фокион вывел отряд, работа ещё только начиналась.

Македоняне не ожидали такого скорого нападения, войско возникло перед ними неожиданно, среди работающих начался переполох. Послышались крики, звуки труб, к неукреплённому участку со всех сторон стали сбегаться люди, скоро он был закрыт македонской фалангой, правда, из немногих рядов. За насыпью появились лучники, воины все подбегали и подбегали, а до укреплений ещё было далеко. Фокион велел ускорить шаг, потом повёл фалангу бегом. Им помогал уклон, они бежали неторопливо, сохраняя равнение, прямо на длинные, с широкими лезвиями копья македонян.

Осталось несколько шагов, полетели дротики, Эпикур на бегу спустил тетиву. Удар, стон, треск ломающихся копий, звон железа. Как в тумане, Эпикур увидел перед собой не спину переднего воина, а разъярённое лицо противника и занесённый меч. Он вскинул левую руку, удар пришёлся по щиту, но лук выпал из пальцев и исчез где-то под ногами. Эпикур выхватил меч. Македонянина не было видно, кажется, его свалил Мис ударом сбоку. Теперь они не бежали, а топтались, медленно продвигаясь вперёд. Воины рубились молча, слышны были только стук мечей и стоны раненых.

Но вдруг Эпикур увидел впереди пустоту и спину бегущих македонян. Он ощутил пьянящую радость. Никто ничего не приказывал, воины бросились вперёд, обгоняя неповоротливых гоплитов, и выбежали на берег. Три корабля стояли, вытянутые из воды, их даже не пытались спустить. Македоняне бросились к лодкам, спихивали их в воду, с разбегу прыгали внутрь, висли на бортах. Прибой мешал отчалить, бросал плоскодонки обратно на галечный пляж. Многие лодки уходили почти пустыми, другие, перегруженные, тонули у берега. Несколько сот человек стояли у вытащенных судов и размахивали пустыми руками, показывая, что сдаются.

Победа была полной. Корабли Клита побоялись подойти к берегу. Подобрав тех, кому удалось спастись, они ушли на юг. Эпикур с удивлением рассматривал пятна крови на своём мече, прорубленный щит, порезы и ссадины на руках. Подошёл Мис, сказал, что в бою погиб командир македонского отряда Микон и человек двести воинов. Афинян погибло около семидесяти, раненых было больше.

Проходивший мимо Фокион заметил Эпикура и остановился:

— Пойдёшь со мной. Будешь писарем вместо убитого Пилада.

Эпикур сидел в одном из брошенных домов Рамина, переписывал списки погибших, учитывал пленных, составлял заявку на продовольствие, писал под диктовку Фокиона письма.

Ополченцы срывали укрепления македонян, забрасывали ров. Шёл четвёртый день похода, убитые уже были похоронены, раненые отправлены в Афины.

«Кому война приносит счастье? — думал Эпикур. — Во имя чего Македония захотела завоевать мир? Чтобы её цари и вельможи купались в роскоши, а воины убивали и гибли в неведомых землях?» Он понимал, что защита родины — необходимость и воинский труд почётен, но диким ему казалось пристрастие Платона к военному сословию. Может быть, потому и получились бесчеловечными законы в его государстве, что в гражданах он видел прежде всего не земледельцев и мастеров, а стражей?

Фрина

Конец осады Ламии совпал с началом весны. В анфестерионе, едва закончились Малые Элевсинии, пришли вести о приближении войска Леонанта. Сатрап Верхней Фригии с двадцатью тысячами пехоты и двумя тысячами конницы переправился из Азии, прошёл Фракию и Македонию, перешёл отроги Олимпа и вступил в Фессалию. Узнав о его движении, Антифил снял осаду и выступил навстречу. Обоз и раненые были оставлены в горной крепости Мелитии. Греческое войско по численности не уступало македонскому, а в коннице, которой командовал Менон, даже имело перевес. Войска сошлись на дне широкой долины, окружённой лесистыми хребтами. В этой битве Менону удалось обратить македонских конников в бегство и загнать в болото, где многие из них нашли конец. В конном сражении погиб и сам Леонант.

Македоняне поспешно отступили. На другой день покинувший Ламию Антипатр соединился с войском убитого Леонанта и возглавил его. Греки были настолько измотаны вчерашней битвой, что не смогли этому помешать. Теперь македоняне имели численное превосходство, но Антипатр уклонился от сражения, отошёл на север в Македонию и укрепился на границе. Он ждал. Ждал, когда окрепнут его истощённые осадой воины, ждал, что греки, уставшие от долгой войны, рассорятся, и их союз распадётся, ждал, наконец, Кратера, который рано или поздно должен был появиться. Антифил не решился напасть на противника и стал лагерем в Фессалии, ожидая подкреплений.

А в Афинах жизнь шла своим чередом. Клит больше не делал попыток высадиться в Аттике, несколько десятков достроенных кораблей охраняли побережье, в положенные сроки созывалось Собрание, как прежде проходили религиозные праздники. На Агоре так же шумел рынок и действовал разбиравший склоки афинян суд.