Эпикур

Эпикур обрадовался, услышав, что завтра состоится разбирательство дела фракийской жрицы Фрины, обвинённой в развращении молодёжи и приготовлении ядов. Наконец-то Фрина «угодила в колодец», и теперь Тимократ сможет вздохнуть свободно!

Наутро Эпикур пришёл к Гелиэе послушать процесс. Любопытных собралось много, он оказался снаружи, причём не в первых рядах, и хотя слышал всё, но почти ничего не видел.

Обвинителем был Демия, сын Демада. Ссылаясь на подобный же давний процесс, в котором Демосфен добился казни жрицы Феориды, Демия требовал того же для Фрины. Объявили о выступлении свидетеля. Эпикур услышал знакомый голос, поднялся на носки и понял, что не ошибся, — перед судьями стоял Софан. Исполненный справедливого негодования, он говорил, что, едва услышав о преступлениях жрицы, задумал разоблачить её. Для этого он стал посещать храм Изодета и узнал о ней всю правду. Конечно, ему приходилось с притворным усердием исполнять варварские обряды, но он в это время возносил молитвы Зевсу с просьбами покарать нечестивцев.

Эпикур слушал Софана со сложным чувством. После рассказов Тимократа он вовсе не оправдывал Фрину и считал, что общество должно ограждать себя от таких людей. Но он не понимал, как можно войти к кому-то в доверие и долгое время лгать, вынашивая планы предательства. К тому же скорее Софан лгал сейчас перед судом. Вероятно, сначала он, как и Тимократ, ходил к Фрине из удовольствия и только потом решил с ней разделаться. А может быть, он, наподобие Тимократа, запутался в её сетях и не нашёл другого выхода?

Выступление Софана было принято хорошо. Дальше наступила очередь обвиняемой. Эпикур надеялся увидеть Фрину, но оказалось, её защиту взял на себя сам Гипперид. Он не пытался отрицать всех обвинений, высказанных Демией и Софаном, но напомнил, что Фракия — родина Диониса и Орфея. Изодета оратор назвал безобидным божком, гостем Афин, неопасным для культа богов — Олимпийцев. Но главным доводом Гипперида в пользу смягчения наказания было то, что среди приверженцев Изодета, кроме Софана, не фигурировал ни один афинянин.

Голосование показало, что Гиппериду удалось смягчить судей, Фрину осудили на изгнание с конфискацией имущества.

На другой день в Булевтерий, в комнату, где сидел Эпикур, зашёл нарядный, довольный собой Софан. Он отдал долг одному из служащих феорика, принял поздравления с удачной речью, заметил Эпикура и, удивлённый, подошёл. Эпикур объяснил, что служит помощником Алфея.

   — Да-а, — протянул Софан с уважением, — тебя заметили. Выйдем поболтаем?

Они вышли на Агору.

   — Слышал моё первое выступление? — с гордостью в голосе спросил он и продолжал: — Непросто было подкопаться под колдунью, жаль, что она ушла. Говорят, Гипперид получил от друзей Фрины два таланта! Но нас с Демией тоже не забыла, своё получили...

Эпикуру было неприятно хвастовство Софана, но хотелось узнать, зачем тот вызвал его. Наконец Софан перестал восхвалять свою и Демии ловкость и перешёл на доверительный тон:

   — Прекрасно, что ты получил это место. Твоя должность вроде бы незаметная, но если посоображать, то здесь ты можешь принести большую пользу городу и себе. Причём всё будет совершенно законно, никакого риска!

   — Ты о чём? — поинтересовался Эпикур.

   — Сам толком не знаю, — сознался Софан. — Надо подумать, посоветоваться. Понимаешь, всё, что я раньше делал, — чепуха, детские забавы. Но вчера я сумел сделать первый шаг. А дальше... Подумаю — дрожь берёт. Политика — это вроде состязания колесниц. Чтобы выиграть, нужно поставить на удачливого владельца лошадей. Я выбрал Демию и, похоже, не ошибся. У него много друзей, а у его отца — денег. Если не оставит, то года через два моё имя в Афинах будет знать каждый.

Никогда ещё Эпикур не чувствовал себя таким одиноким, как в эти месяцы. Друзья были далеко на севере, в Фессалии, а рядом не оказалось сверстников, с которыми он смог бы сблизиться. Может быть, Эпикур сам был виноват в этом, потому что жил замкнуто. Почти всё свободное время он отдавал своей книге. Сделанное раньше пришлось отложить, он начал её заново. Теперь она приняла форму письма или послания к далёким друзьям, с которыми он хотел поделиться своими мыслями.

Приняв идеи Демокрита, Эпикур с каждым днём находил всё больше подтверждений атомистического строения вещей. Но не это было главным. Если наш Мир когда-то возник из хаоса, то вся его гармония оказывалась следствием устойчивости порядка. Но тогда и пресловутая «природа человека» не могла быть чем-то случайным. Юному философу нужно было понять суть человеческих ценностей, их возникновение и смысл. Он не расставался с вощёными дощечками, на которых записывал вновь найденные доводы и удачные фразы. Это случалось на службе, за обедом, на улице. Дома он переписывал свои заметки на листки папируса, склеивал из них связные куски, делал вставки.

Тем временем весна вошла в полную силу, лепестки вишнёвых и яблоневых цветов, перелетевших через ограды, устилали улицы, соловьи мешали спать. Это была третья афинская весна Эпикура, и он огорчался, что встречает её без друзей.

Любовь

В последний день Больших Дионисий Эпикур отправился в Агру. На нём были новые сандалии и модная войлочная шляпа из белой шерсти. В честь праздника он оставил дома хламиду эфеба и надел щегольской ярко-жёлтый тонкий гиматий с коричневой полосой по краю. Эта одежда появилась у Эпикура недавно, когда Каллий, не забывший своего обещания, прислал ему часть выкупа за пленного.

В Агре Эпикур поклонился Деметре и Дионису знаменитого храма элевсинцев и отправился на край священной рощи к скромному святилищу Афродиты Урании, покровительницы любви и рождений, появившейся без матери из упавших в море капель небесной крови. В Афинах больше почиталась другая богиня любви, Народная, — Афродита Пандемос, дочь Зевса и океаниды Дионы. Её роскошный храм, не обойдённый вниманием женщин, стоял на Акрополе. Эпикур, равнодушный к Афродите Пандемос, со времён самосского паломничества к горному алтарю Афродиты Небесной относился к этой богине с особой теплотой, тем более что, по словам Платона, Сократ восхвалял её как покровительницу душевной близости и дружбы.

Юноша положил на стоявший снаружи алтарь горсть жертвенных зёрен, купленных у храма Деметры, и улыбнулся стайке тут же слетевшихся воробьёв — птиц Афродиты, носящих её колесницу. Потом, обратясь к храму, он мысленно произнёс приветствие Афродите.

Неожиданно, в ответ на его слова, из храма появилась сама богиня. Она приветливо взглянула на оторопевшего почитателя, и тут Эпикур узнал в ней юную спутницу Стратокла, которую встретил в свой первый афинский день.

   — Филоктимона, — вспомнил он её имя и, вероятно, произнёс его вслух, потому что девушка подошла.

   — Ты меня знаешь, а я тебя — нет, — сказала она с улыбкой.

   — Я как-то видел тебя на Агоре, — смутившись, ответил он, — около Диогена. Я Эпикур, эфеб, служу в управлении у Фокиона.

   — Жаль, я думала, ты местный и знаешь дорогу к Верхнему источнику.

   — Знаю, — ответил Эпикур, — прожил здесь почти целое лето. Только путь туда неблизкий.

   — Может быть, проводишь? — И Филоктимона посмотрела на него взглядом, содержание которого могло бы не поместиться и на десяти листах папируса.

Эпикур прочёл в её взгляде насмешку и интерес, одобрительную, хотя и осторожную оценку, детскую доверчивость, готовность покориться и в то же время неприступную гордость.

И тогда внутри его существа что-то произошло. Он ощутил прилив смутно знакомых, но как будто даже посторонних сил. В одно мгновение Эпикуру стало ясно, что отныне его существование приобретает некий особый смысл, странным образом связанный с этим воплощением Афродиты. Он понял, что прошлому конец, наступает совсем другая жизнь, надо только шагнуть навстречу властной неизвестности, которой всё равно не миновать.