Музыка души

***

С сожалением покидал Петр Ильич пансион, где, несмотря на ужасную погоду, был совершенно счастлив. Зато перспектива встречи с родными, по которым он ужасно соскучился, наполняла душу радостью.

На границе путешественников встретил грубый и пьяный жандарм. Он долго не пропускал их, поскольку никак не мог понять, равно ли количество паспортов числу лиц, которым они принадлежат. Таможенный чиновник и артельщики перерыли сундуки и заставили заплатить за платье, купленное по поручению Саши. Жандармский офицер подозрительно смотрел на Петра Ильича и долго изучал его, прежде чем отдать паспорт. Плюс грязные вагоны, встреча громадного санитарного поезда, наполненного тифозными больными. В довершение в Жмеринке сел навязчивый господин, уверявший Петра Ильича, что ничего нет гуманнее, чем политика Англии. Это до крайности утомило и раздражило нервы. А ведь его еще преследовал страх появиться в Каменке после того, как там пожила Антонина. Казалось, родственники до сих пор осуждают его безумный поступок и ему больше никогда не будет так уютно у сестры, как бывало прежде.

Однако и Саша, и все домочадцы встретили его так радостно и с такой любовью, что Петр Ильич моментально успокоился и с наслаждением погрузился в привычную семейную атмосферу.

Специально для него приготовили отдельное помещение. Чистенькая, уютная хатка располагалась на возвышении с видом на село и на извивающую вдали речку. Ее окружал садик с душистым горошком и резедой, которые месяца через два зацветут, разливая чудный аромат.

– Спасибо, Санечка, за труды! – восторженно воскликнул Петр Ильич. – Здесь все так замечательно устроено!

– Какие труды? Сделать тебе приятное – радость для меня, – Саша материнским жестом потрепала его по волосам. Немного помолчав, она нерешительно добавила: – Прости меня, Петичка, что столько волнений тебе доставила. Мне хотелось, как лучше… Я не должна была вмешиваться. Меня все мучит это сознание…

– Ну что ты, Сашура, – Петр Ильич мягко сжал ее ладони и поцеловал. – Тебе не за что себя винить.

Саша облегченно улыбнулась – похоже, она серьезно терзалась из-за этой истории. Петр Ильич почувствовал укол совести – ничего не принесла его безумная авантюра, кроме неприятностей и страданий для родных, которые были ему дороже всего на свете.

Анатолий, тоже гостивший у сестры, рассказал все, что выяснил по поводу развода:

– Времени это потребует от трех до четырех месяцев. Дело будет вестись в Петербурге, и тебе надо съездить туда недели на две. Завтра же я напишу Антонине, предложу ей развод и попрошу приготовить ответ к моему приезду в Москву.

На том и порешили.

Любовь и забота близких, родной уклад каменской жизни окончательно исцелили тревоги Петра Ильича. Он усиленно взялся за работу, продолжая писать небольшие пьесы и сонату. В отдельном домике никто ему не мешал полностью сосредотачиваться на музыке.

Зайдя вечером в большой дом, Петр Ильич услышал, как кто-то терзает фортепиано, неумело пытаясь играть гаммы.

– Что это? – спросил он у сестры, изобразив шутливый ужас.

– Бобик начал учиться музыке, – улыбнулась она. – Никак ему пока не дается. Помог бы ты ему, Петя, а?

Бобом в семье стали называть Володю, который, когда ему было года три, именно так выговаривал прозвище Baby, данное родителями.

Петр Ильич слегка поморщился: преподавание никогда не относилось к числу любимых им занятий. В консерватории хотя бы взрослые юноши, а тут семилетний ребенок. Как ни любил он племянника, перспектива заниматься с ним музыкой приводила в ужас. Но Саша так умоляюще смотрела на него… Вдруг Петра Ильича осенила мысль:

– А знаешь, я напишу для него сборник пьесок: маленьких, несложных, со всеми приемами, которые нужно отрабатывать начинающему пианисту.

Эта идея показалась ему необычайно удачной – он давно думал, что не мешало бы содействовать обогащению детской музыкальной литературы.

Анатолий уехал в Москву, чтобы уладить все по бракоразводному процессу и обсудить подробности с Антониной. Та после их встречи написала Саше, заявив, что Петр Ильич, в сущности, любит ее и все неприятности суть происки недоброжелателей, под которыми она в первую очередь подразумевала Толю. Из-за этого письма Петр Ильич весь вечер пребывал во взбудораженном состоянии, так что даже не мог заснуть. Вернувшись в свой домик, он вооружился успокоительными каплями и сел писать Антонине. Как следует все обдумав, он еще раз объяснил насчет развода, стараясь держаться в рамках вежливости, твердо пообещав ей значительную сумму в случае согласия и упирая на то, что развод – ее прямая выгода. Закончив с этим делом, Петр Ильич надышался свежим воздухом через растворенное окно и спокойно заснул.

***

Надежда Филаретовна звала погостить в ее имении Браилово. Она так расписывала красоты местности, так уверяла, что Петр Ильич будет там в полном одиночестве и никого, кроме слуг, не увидит, что он с радостью принял приглашение. При всей любви к родным, ему необходимо было уединение, да и живописными окрестностями Каменка не могла похвастаться. В мае Модест с Колей уехали в деревню к Конради, и Петр Ильич отбыл в Браилово.

Едва оказавшись в вагоне в одиночестве, он заснул мертвецким сном и проснулся только на подъездах к Браиловскому полустанку. Пассажиры с любопытством разглядывали паровой плуг, работавший в поле налево от пути. Один из них, имевший вид человека, хорошо знакомого с местностью, рассказывал попутчикам:

– Браилово принадлежит банкиру фон Мекку, стоит три миллиона и приносит семьсот тысяч дохода…

«Какой вздор», – подумал Петр Ильич, знавший, что имение не приносит своей хозяйке почти никакого дохода.

Марселя – слугу Надежды Филаретовны, который должен был встретить его на вокзале – Петр Ильич отыскал без труда. Он оказался вовсе не французом, как можно было подумать по имени, а местным жителем, которого кто-то столь оригинально прозвал. Он был учтив и услужлив, только вот одет гораздо лучше Петра Ильича, что страшно смущало последнего. Когда он уселся в великолепную коляску, запряженную великолепной четверкой, а великолепный Марсель – на козлы рядом с кучером, Петру Ильичу стало неудобно – будто он занял не свое место.

Усадьба далеко превзошла все то, что рисовалось в его воображении. Дом выглядел настоящим дворцом: огромный, роскошный, красивый, хорошо устроенный, с просторными комнатами и высокими окнами, с чудным убранством, картинами, статуями… Никогда еще Петру Ильичу не приходилось жить в таком великолепии.

Не менее прекрасен оказался и сад. Густая растительность местами была столь богата, что образовывался целый маленький лес из высоких, сочных и пахучих трав. Особенную прелесть придавала ему масса цветущей сирени. После убогой каменской природы он казался настоящим раем.

Совершенно пустой дом содержался так, будто он был обитаем. В своей комнате Петр Ильич нашел все необходимое: от нотной бумаги до мельчайших принадлежностей туалета. Слуги были предупреждены: в разговоры не вступали, и только Марсель поинтересовался, как барин пожелает распределить день. Во всем, в каждой мелочи чувствовалась заботливая рука хозяйки, приложившей все усилия, чтобы создать для своего гостя идеальные условия.

А сколько в этом доме было книг! Зайдя в библиотеку, Петр Ильич наткнулся на томик Мюссе, да так и сел читать его прямо на полу, не в силах оторваться. В музыкальной комнате имелись рояль, фисгармоника и великолепнейшая коллекция нот. Словом, Браилово было идеально – здесь хотелось жить всегда. Петр Ильич почувствовал безграничную благодарность к Надежде Филаретовне, сделавшей ему такой чудесный подарок.

Вечером прибыл задержавшийся Алеша, рассказавший, что на одной из станций видел Сашу с детьми. Он пребывал в телячьем восторге от Браилова и без конца повторял:

– Что дом, что сад, что люди, что угощение – бес-по-доб-ны! И опять в лес можно ездить, и покойно, и хорошо…