Музыка души

Петр Ильич только посмеивался энтузиазму своего слуги.

Неподалеку от усадьбы располагался монастырь, который прежде был католическим, но потом его обратили в православный. Рядом с домом обнаружился лесочек с остатками сада, разведенного еще католическими монахами. От стены, когда-то окружавшей его, остались живописные развалины.

На Вознесение Петр Ильич пошел в этот монастырь на обедню. Народу собралось великое множество, так что в церкви невозможно было найти места. Но одна из монашенок провела его на хоры, откуда хорошо просматривался храм. Сразу бросалось в глаза, что он был прежде католическим: по стилю фресок и икон, совершенно не византийских; по латинским надписям на потолке, состоящим из названий различных добродетелей; по иконостасу – деревянному и довольно неуклюже приделанному к стенам.

Два хора монашенок пели необычайно хорошо, и временами слышались незнакомые Петру Ильичу напевы. С большим интересом он наблюдал за регентшей – старой монахиней с потрясающе красивым лицом. В воображении тут же родился целый роман о жизни этой почтенной старушки.

К сожалению, летняя жара проникла и в церковь: было ужасно душно, кружилась голова. Не дождавшись конца службы, Петр Ильич вышел на монастырский двор, забитый что-то евшими людьми. Слепые играли на лирах и пели канты. Выходивший из церкви народ оделял нищих бубликами и кусками сала и хлеба. Около входа толпились продавцы разного дешевого товара. В массе народа Петр Ильич услышал заставившие его усмехнуться перешептывания на свой счет: «Да что вы! Это жених одной из дочерей барыни!»

Нагулявшись, Петр Ильич принимался за сочинение. Работа шла необычайно хорошо, и вскоре появилась масса эскизов: скрипичные пьесы, шесть романсов, около дюжины фортепианных пьес, «Детский альбом», Большая Соната, литургия Иоанна Златоуста…

***

В начале июня Петр Ильич уезжал в Москву, преисполненный оптимизма: Антонина дала согласие на развод. И все-таки оставлять Браилово было грустно и тоскливо: после сладкого мира, который он вкушал здесь, предстоял шумный город. Приведя в порядок музыкальную библиотеку, Петр Ильич долго бродил по саду, прощаясь с усадьбой.

В Москве его на вокзале встретил Анатолий, поразивший усталым и болезненным видом. На вопрос, что случилось, тот только отмахнулся:

– Да ничего серьезного: работы много, частное дело еще сложное попалось. Работать приходится за двоих – я подменяю одного больного товарища, – Толя помолчал и с тяжелым вздохом добавил: – Да и с Александрой Валерьяновной не складывается…

Ну вот – опять! А Петр Ильич надеялся, что брат уже исцелился от своей несчастной влюбленности.

– Толенька, забудь ты про Панаеву: эта женщина не для тебя. Ты умный, симпатичный, приятный молодой человек – встретишь еще подходящую девушку.

Анатолий надулся, но возражать не стал – в глубине души он и сам понимал его правоту. По пути они больше молчали, а в гостинице брат сообщил новости об Антонине: рано они обрадовались ее уступчивости. Узнав условия, требующиеся для развода, она пошла на попятный.

– По-моему, она просто ненормальная! – раздраженно объявил Толя, нервно расхаживая по комнате. – Я ей объяснил в подробностях условия, сказал, что мы возьмем все труды на себя: ей надо будет объявить в Консистории о твоей измене и потребовать развода. Она слушала, кивала, и вдруг заявляет: «Я не стану врать! Меня заставляют разводиться, и я против воли дала согласие, но никаких ролей я играть не буду!» Представляешь? А ведь на суде она должна быть обвинительницей, а не несчастной жертвой.

Петр Ильич устало потер виски: эта история начинала вызывать у него отчаяние и головную боль. Оставалась еще надежда переубедить Антонину и научить ее, как действовать, но для этого понадобится время, а значит, придется все лето жить в Москве. Одна только мысль об этом была невыносима.

На другой день Николай Григорьевич праздновал день рождения, и на этом торжестве пришлось встретиться с огромным количеством людей, которые принялись ахать и удивляться Петру Ильичу. А ведь именно такой реакции он и боялся. Немедленно захотелось сбежать, никого не видеть и не слышать.

Через три дня он уступил этому желанию, поручив Юргенсону поработать с Антониной и решив вернуться к осени. Сев в вагон, Петр Ильич почувствовал такое облегчение, такое блаженство, будто его выпустили из смрадной тесной тюрьмы.

В Каменке вместо долгожданного покоя подстерегали новые испытания. Петра Ильича с Анатолием встретили племянницы Анна и Вера, тотчас огорошившие их новостью:

– Маме очень плохо – несколько дней у нее сильнейшие боли, и только морфий немного помогает.

Сердце упало. Саша давно мучилась от камней в почках, и порой случались такие обострения, что бедняжка едва ли не умирала. При мысли о страданиях сестры тоскливо все сжималось внутри.

В доме царила мертвая тишина. Лева ходил худой и бледный как тень – он безгранично любил жену, и ее болезнь изматывала его до крайней степени. Едва братья ступили на порог, появилась бледная Таня, даже не заметив гостей, шепнула: «Припарку», – и исчезла.

День прошел ужасно. А вечером у Тани, которая все это время не отходила от матери, несколько дней не спала и не ела, случилась страшная истерика. Она рыдала и билась в конвульсиях. Насилу удалось успокоить бедную девочку.

К ночи, ко всеобщему облегчению, Саше стало лучше. Утром Петр Ильич смог зайти к сестре поздороваться, а на следующий день она уже вполне оправилась. Все сразу повеселели, дом ожил. Но как только Александра встала на ноги и снова могла исполнять обязанности хозяйки, один за другим начали болеть дети. Особенно напугал всех Митя воспалением в кишках.

Из Москвы поступали по-прежнему неутешительные новости: Антонина никак не соглашалась играть нужную роль, дело с разводом повисло на волоске. С обреченностью Петр Ильич понял, что добиться его не удастся и придется смириться с настоящим положением вещей. Оставалось только надеяться, что со временем Антонина сама захочет свободы.

Махнув на все рукой, он решил просто наслаждаться жизнью среди любимых людей: участвовал в каменских спектаклях и балах, чуть ли не каждый день ходил на охоту и по грибы. А двадцать девятого июня торжественно отпраздновали именины Петра Ильича. Среди гостей собралось множество молодежи, весь вечер были танцы, на которых он таперствовал.

Он с удовольствием общался с племянниками, особенно с младшими – маленькие дети всегда его безмерно умиляли. Радовался первым словам Юрия, который вдруг начал бойко говорить, и открывшимся способностям к рисованию Боба.

После отъезда Толи прибыл Модест, который, перепутав даты, рассчитывал встретиться с близнецом, и расстроился, узнав, что тот уже уехал.

Проведя у сестры чуть больше месяца, Петр Ильич вернулся в Браилово, которое показалось ему еще прекраснее, чем весной. Он много играл, бродил по комнатам и саду, изучал богатейшую библиотеку и пытался морально подготовить себя к переезду осенью в Москву. Нет, только в деревне, в полном уединении, можно спокойно жить и творить. Все чаще его посещала мысль совсем бросить консерваторию. Временами даже хотелось сделать это прямо сейчас, но… квартира нанята, в консерватории его ждали – нельзя же подвести друзей. А потому он решил продержаться до декабря и тогда уже порвать со всем окончательно.

Как один миг пролетел август, и настало время покидать гостеприимную усадьбу.

Анатолий, встречавший брата в Петербурге, был бледен, его чуть ли не трясло. Едва завидев Петра Ильича, он кинулся к нему в объятия с выражением такого облегчения на лице, что первая мысль была – кто-то умер.

– Ты должен был вчера приехать! – дрожащим голосом с обвиняющими нотками произнес Толя. – Я весь день прождал телеграмму – и ничего!

– Ну, что за глупости! Я же отправил тебе сообщение с Вержбиловичем, что задержусь в Москве.

Петр Ильич действительно передал с ехавшим в Петербург знакомым записку для брата, чтобы тот не беспокоился. Толя помотал головой: