Иван Сусанин

Полинка повисла на груди Сеитова, а тот, утирая с лица ее горькие слезы, утешал:

— Не впадай в кручину, Полинушка. Я вернусь. Войне, чу, скоро конец. Потерпи! Я непременно к тебе вернусь. Сына береги.

Третьяк уверовал, что у него непреложно будет сын.

О Полинке поведал боярину:

— Собирались на святую Троицу в храме обвенчаться, да не успели.

Люди нового воеводы уже подсуетились: дотошно изведали о внебрачной жене Сеитова. Боярин головой покачал:

— Чудишь, Третьяк Федорыч. Мало ли девок из господ?

— Сердцу не прикажешь, Пафнутий Глебович. Жену один раз выбирают.

— Так-то оно так, Третьяк Федорыч. Но обыкновенно себе ровню берут.

— Бывает, и необыкновенно. Зело поглянулась мне Полинка.

— Ну, да Бог тебе судья.

— Великая просьба у меня к тебе, Пафнутий Глебович. Мамка Никитична в тереме живет. Добрая старушка. В мальцах меня пестовала, а ныне за Полинкой пригляд нужен. Чадо у нее будет. Ты уж не оставь их в милости своей. Я не поскуплюсь за твои щедроты.

Третьяк Федорович потянулся, было, к калите, но боярин остановил его движением руки:

— Не тормошись. На злую войну идешь. Голову свою сбереги. А твоя старушка и Полинка беды ведать не будут.

— Благодарствую, Пафнутий Глебович. Жив останусь, никакой казны не пожалею.

— Собирайся с Богом.

Состоялся разговор и с Иванкой.

— Останешься на службе у нового воеводы?

— У новой метлы свои порядки, Третьяк Федорыч. Я к Сицкому не нанимался, и наниматься не хочу.

— Куда ж пойдешь друже?

— Мать у меня, да и дите надо поднимать. Своим домом покуда поживу. Руки, ноги есть, может, ремеслом каким-нибудь займусь, а то и за сошеньку. Не пропаду. А вот ты, воевода, будь осторожлив. Авось еще и свидимся.

Крепко обнялись, облобызались.

— Жаль с тобой расставаться, друже. По душе ты мне пришелся. Живи, как тебе сердце подсказывает… И вот что еще хочу тебе сказать. Коль, не приведи Господь, с Полинкой моей беда какая-нибудь приключится, не оставь ее в горести. Сиротинка она.

— Не оставлю, воевода, — твердо произнес Иванка.

Глава 34

СЕИТОВ И НАУМОВ

Лето 1580 года стояло жарким. Польско-литовская армия, в коей были внушительные венгерские отряды, приступила к осаде Великих Лук.

После взятия Полоцка, Велижа и Усвята, польский король Стефан Баторий приказал своим войскам овладеть Великим Луками. Вознамерившись отрезать от Русского государства Прибалтику, Баторий все-таки не отважился направить удары своих полков в сердце Русского государства, несмотря на то, что поход на Москву замышлялся им еще накануне осады Полоцка. Польско-литовская знать уже не могла больше питать надежду на то, что ей удастся опереться на поддержку московского боярства. [167]

Противник почти вшестеро превосходил гарнизон защитников крепости, тем более в войсках воеводы Вишневецкого находились пятнадцать тяжелых и средних осадных пушек.

Король полагал, что Верхние Луки будут взяты в течение двух-трех дней. Но Баторий промахнулся, натолкнувшись на ожесточенное сопротивление московитов.

Волею судьбы в крепости оказался и Третьяк Сеитов. Первые месяцы он ходил в челе сотни, изрядно отличился в боях с ляхами, а затем воевода доверил мужественному ратоборцу тысячу воинов, назначив ему в помощники Ивана Наумова.

Враги расположились вокруг Великих Лук. Они подошли после полудня. На две-три версты завиднелись многочисленные шатры воевод, тысяцких и сотников. Из стана неприятеля доносились громкие выкрики военачальников, ржание коней, глухие удары барабанов; развевались вражеские знамена, дымились сотни костров, донося до города острые запахи жареного мяса.

Ляхи приступили к осаде на другой же день. От шатра «ясновельможного пана» Вишневецкого к начальнику пушкарскаго наряда [168], ротмистру Оскоцкому, прискакал посыльный.

— Приказано пока ядер не расходовать. Надо перебираться через ров.

— Но моим доблестным пушкарям не перетащить пушки. Мы утонем в воде, — ответил ротмистр.

— Вишневецкий пришлет невольников. Они перекинут мосты и поставят за рвом тын, ограждающий пушки.

Вскоре ко рву привели полтысячи рабов; они тащили на руках огромные дощатые щиты. Русичи выстрелили со стен из тяжелых крепостных пищалей. Невольники, оставляя на земле убитых и раненых, отпрянули; многие из них побросали щиты.

Ляхи встретили невольников копьями.

— На ров, пся крев! — бешено закричал начальник польских воинов и срубил саблей одному из рабов голову.

Рабы потерянно заметались: погибель ожидала с обеих сторон. Бросятся на ров — попадут под пули московитов, повернут вспять — угодят под копья и сабли ляхов. Они жестоки и не пощадят ни единого раба; остается одно — идти ко рву и мостить его щитами, тогда кое-кто может уцелеть.

И невольники повернули на ров. Под градом пуль они бросились в воду и начали передвигать щиты. Они гибли десятками, но все же несколько мостов им удалось перекинуть через ров; и тотчас к крепости хлынула лавина ляхов с длинными осадными лестницами.

— Бей иноверцев! — изменившимся, охрипшим голосом прокричал тысяцкий Третьяк Сеитов.

Со стен посыпались на ляхов бревна и каменные глыбы, колоды и бочки, доски и тележные колеса; полилась кипящая вода и горячая смола.

Ляхи с воплями валились с лестниц, подминая своими телами других воинов. Трупы усеяли подножие крепости, но лавина озверевших, жаждущих добычи ляхов, сменяя убитых, все лезла и лезла на стены крепости и этой неистово орущей массе воинов, казалось, не было конца и края.

Но и ярость защитников крепости была великой. Сокрушая врагов, они кричали:

— Вот вам наши головы!

— А вот добыча!

— А то вам девки и женки на утеху!..

Внутри крепости кипела работа. Оружейники ковали в кузнях мечи, сабли и копья, плели кольчуги, обивали железом палицы и дубины. Жители же подтаскивали к помосту все новые и новые колоды и бревна, кряжи, слеги и лесины, бочки и кадки, набитые землей. Всё это затаскивалось на дощатый настил и обрушивалось на головы ляхов.

До сутеми продолжалась осада, но ни один поляк так и не смог оказаться на стенах крепости.

Утром Вишневецкий собрал совет шляхты [169].

— Мы полагали, что после взятия Полоцка, Великие Луки выбросят белые стяги. Однако этого не произошло. Первые же день осады показал, что московиты решили биться до последнего защитника крепости. Они как всегда отчаянны, но мы не можем себе позволить терять доблестных польских воинов. В городе нет ни одного замка, он состоит из деревянных домов. Мы не зря снабдили свое войско зажигательной смесью и огненными ядрами.

Холеное лицо Вишневецкого повернулось в сторону начальника пушкарского наряда.

— На тебя, ротмистр Оскоцкий, падает особая задача. Даю тебе три дня, чтобы все твои десять пушек, поставленные против главных ворот и западной стены, дотла выжгли город московитов.

— Я приложу все усилия, ясновельможный пан.

Великие Луки переживали тяжелые дни. Сказывались нехватка ратников, оружия и кормового запаса. Особенно досаждали городу вражеские пушки, снабженные зажигательными ядрами. На борьбу с пожарами доводилось отрывать многих ратников.

Третьяк Сеитов явился к воеводе Лопухину и заявил:

— Надлежит сотворить так, дабы пушки замолчали. Дозволь сделать вылазку, Степан Елизарыч?

Слова Сеитова привели воеводу в замешательство:

— Да ты в своем уме, тысяцкий? Какая к черту вылазка, когда в крепости острая нехватка ратников.

— Одной сотней управлюсь.

— Совсем умишком ослаб. У Батория тридцать шесть тысяч ляхов. Костей не соберешь. Да и как ты пушки выведешь из строя?

— Отыскался добрый пушкарь, воевода. Гаврилка Секирин. Дал разумный совет.

Гаврилка Секрин, неказистый пожилой мужичонка с шустрыми глазами и куцей опаленной бородой, на вопрос воеводы, степенно ответил: