Музыка души

Обижалась она недолго и уже на следующий день вела себя так, будто ничего не случилось. Но Петр Ильич всем своим существом ощутил, что просто не может, не может, не может всю жизнь провести рядом с этой женщиной. Недолго думая, он решился бежать, как еще в августе предлагал Анатолий.

Утром, когда они пили чай, он будничным тоном сообщил:

– Нина, мне надо уехать в Петербург на несколько дней – Направник пишет, что ему необходимо видеть меня для возобновления «Вакулы».

– Конечно, дорогой, – кивнула она.

Прощаясь на вокзале, Петр Ильич на мгновение почувствовал угрызения совести: Антонина-то была ни в чем не виновата, все только его натура мизантропа, не выносящая постоянное присутствие рядом кого бы то ни было. Стыдно было бросать вот так несчастную женщину, но и оставаться с ней он был не в состоянии. Его трясло нервной дрожью и колоссальные усилия воли требовались, чтобы казаться спокойным.

В Петербурге на вокзале Петра Ильича встретил Анатолий, у которого при виде брата сделалась испуганное лицо.

– Что с тобой, Петя? – спросил он. – Тебя же невозможно узнать. Ты так выглядишь…

Как именно Анатолий уточнять не стал, но, видимо, расслабившись в поезде, Петр Ильич окончательно перестал контролировать себя, и давно скапливавшееся напряжение прорвалось наружу. Брат отвез его в гостиницу «Дагмар», справедливо заметив, что отцу лучше не сообщать о кризисе.

На следующий день, когда Петр Ильич немного пришел в себя, братья начали обсуждать план действий.

– Я съезжу в Москву, – заявил Анатолий, – устрою все твои дела, и тогда поедем за границу. Тебе необходимо развеяться и забыть обо всем.

– А что делать с Антониной?

– Мы с Модей уже все придумали: отправим ее к Ипполиту в Одессу, и он ей сообщит, что ты больше не вернешься и между вами все кончено. Таким образом, тебе не придется с ней самому объясняться, а с другой стороны – не от чужих людей узнает.

– Почему к Ипполиту?

– Чтобы удалить ее из Москвы. Так все московское общество будет думать, что вы вместе отправились за границу, и мы избежим ненужных сплетен.

Анатолий говорил спокойным деловым тоном, будто речь шла о чем-то обычном: похоже, он давно все обдумал. Петр Ильич махнул рукой: пусть братья делают, как хотят, лишь бы ему оказаться где-нибудь подальше от всех.

***

В начале октября Петр Ильич вместе с Анатолием уехал за границу. Едва он почувствовал вкус свободы, как спокойное расположение духа начало восстанавливаться. Он был бы абсолютно счастлив, если бы не туманное будущее: отсутствие денег, щекотливая ситуация с Антониной и незнание, что делать дальше.

Пока же братья ждали сообщения из Одессы – как там все прошло. Наступив на горло своей гордости, Петр Ильич снова попросил денег у фон Мекк – средств на длительное пребывание за границей не осталось. Было тяжело и стыдно, но вернуться в Россию он сейчас не мог. Надежда Филаретовна откликнулась сразу же – с готовностью помогла, не требуя ни благодарности, ни обещания вернуть долг. Более того, она с бесконечной чуткостью предлагала пособие в шесть тысяч рублей ежегодно:

«Мучась этим, Вы портите мне счастье заботиться о Вас и как бы указываете, что я не близкий человек Вам; зачем же так? – мне это больно…»

До чего же эта женщина была добра, щедра и деликатна! Ее поддержка, вытащившая его из глубин отчаяния, заставила еще больше задуматься о Боге. Душа Петра Ильича раздвоилась: умом он все-таки никак не мог принять догматы какой бы то ни было церкви, но воспитание и вложенные с детства представления заставляли невольно обращаться к Христу.

Братья устроились в Кларане, наняв относительно дешевое жилье на вилле Ришелье, откуда открывался необычайно красивый вид на озеро Леман и горы. Нервный кризис миновал. Живописная природа Швейцарии, тишина, спокойствие и свобода быстро оказали свое целительное влияние. Психическое здоровье стабилизировалось настолько, что впервые за долгое время Петр Ильич почувствовал стремление к работе и принялся инструментовать «Евгения Онегина» и дописывать Четвертую симфонию.

Успокаивали и новости из Москвы: Рубинштейн уверял, что он может отдыхать и лечиться, сколько понадобится – место в консерватории останется за ним.

Вот только ситуация с Антониной отравляла настроение. Модесту, сопровождавшему ее к Ипполиту, невестка показалась хорошим человеком, и он выражал надежду, что, если ее немного перевоспитать, она могла бы стать Петру Ильичу неплохой спутницей жизни. От одной только мысли об этом ему сразу становилось плохо, о чем он тут же и написал брату, прося забыть подобные надежды.

А больше всего мучила мысль, что родные презирают его за слабохарактерность и глупость. Ведь, положа руку на сердце, во всей истории виноват был он один – он сам поощрил влюбленную девушку, сам довел ситуацию до женитьбы. Он совершил безумный поступок, а братья теперь расхлебывали его последствия.

Их тщательно продуманные планы смешала Александра.  Из письма сестры Петр Ильич с ужасом узнал, что покинутая супруга поселилась в Каменке и обласкана там всеми обитателями, начиная с Саши. Более того, сестра отругала его за жестокость к бедной женщине и надеялась на их воссоединение. Стало абсолютно ясно, что Антонина так ничего и не узнала, и Петр Ильич написал ей сам, расставляя все точки над «i». А заодно – и Александре, посыпая голову пеплом, обещая всячески материально обеспечить жену, и одновременно пытаясь вызвать у сестры жалость:

«Пусть ты права, что у нее доброе сердце, пусть я кругом виноват, что не умел оценить ее, пусть это правда, что она любит меня, - но жить с ней я не могу, не могу, не могу. Требуй от меня, какого хочешь, удовлетворения для нее; по возвращении в Россию, я буду ей давать две трети моих заработков, я скроюсь в какую угодно глушь, я готов сделаться нищим, словом, что угодно, – но, ради Бога, никогда и не намекай мне, чтоб я возвратился к Антонине Ивановне».

Присутствие Антонины в Каменке означало невозможность бывать там самому. Более того, все – даже дети! – были уже в курсе и осуждали его. Мысль о том, что Каменка потеряна навсегда, была невыносима.

Первой сдалась Антонина: написала, что ей теперь все равно, и пусть он делает, что хочет, она не будет препятствовать, и вообще не собирается становиться для него обузой.

Наконец, Саша уступила и признала необходимым удаление невестки из Каменки. Безмерно любившая брата, она не хотела становиться для него причиной беспокойств и нового нервного срыва. 

Глава 11. Новый этап

В Швейцарии Петр Ильич пробыл недолго, решив, что путешествие в Италию прекрасно развлечет его и даст возможность все забыть и развеяться. Однако он глубоко заблуждался: в Италии отчаяние напало на него с новой силой. Посреди шумного оживленного Рима он теперь с тоской вспоминал о тихом, мирном Кларане, где так хорошо работалось. Каждый грохочущий экипаж приводил в состояние тихого бешенства, каждый крик, каждый звук раздирал нервы. Масса людей на улицах злила до того, что любой встречный казался врагом. Нет, надо возвращаться в Кларан – вот только проводит Анатолия и сразу вернется.

Брат всеми силами старался развлечь его, таскал по выставкам, галереям, историческим памятникам, благо в Риме они встречались на каждом шагу. Поначалу прогулки только утомляли Петра Ильича, но постепенно он втянулся и начал восхищаться грандиозностью и красотой дворца Цезарей, живописностью и богатством истории города. Все это было столь величественно, прекрасно и громадно! К тому времени, как братья покинули Рим, Петр Ильич почти полюбил итальянскую столицу.

Венеция восхитила еще больше, хотя и немного разочаровала своей дороговизной. А главное, наконец-то вернулось стремление к работе, которая всегда была для него лучшим лекарством, и Петр Ильич усердно взялся за «Евгения Онегина», заканчивал Четвертую симфонию, готовил переводы по просьбе Юргенсона. Он настолько пришел в себя, что мог наслаждаться театром, и в Венеции они с братом постоянно ходили в оперу.