Старший брат царя. Книга 2

— А как станем учить? — спросил Юрша.

— Пощиплем, выкуп возьмем, чтоб другим воеводам малых городов неповадно было с нами ссориться. И опять же Гурьян твои слова вспомнил, что ты на атаманском соборе произнес: ратников надобно не токмо в землянке готовить, но и на живом деле. Ну как, по рукам?

— По рукам. Когда выходить?

— Учи пока. Прошлый раз видеть довелось: ты ребят заставлял на стену забираться. Как раз его и нужно — там вокруг града частокольчик есть. Так его брать придется. А я твое согласие Гурьяну сообщу, по заимкам пойдем, людей поднимать станем, к Лебедяни стягивать. И твоя полусотня без дела сидеть не будет.

Как только Демьян ушел из поселка, прибежал прощаться отец Рафаил. Старик растрогался, когда Юрша подал ему несколько исписанных листков с каноном:

— Юрий Васильевич, князюшка! По гроб жизни буду помнить тебя и в каждой молитве каждодневно поминать во здравие! Напраслину на меня возводит атаман Демьян. Образина у него татарская, у самого ничего святого нет, потому и другим не верит! Вот перед Николаем-угодником клянусь, ежели узнаю, кто тебе пакость готовит, всенепременно и всеобязательно тут же знать дам.

На своем веку Юрша видел множество всяких воев, особенно в казанском деле. Видел отборных княжеских телохранителей, одетых и вооруженных на зависть иному дворянину. Видел и кое-как прикрытых ветошью ратников из крестьян, и казацкую вольницу. И все же в каждом отряде имелось какое-то единообразие. Но пешие ватажники в лебедянском походе не соответствовали его понятию о вое. Без малого двухсотенная толпа пестрела одеждами разных времен и народов. Здесь было множество ярких, разноцветных татарских ватных халатов, щеголеватых польских и литовских кафтанов и камзолов, дорогих боярских шуб, для удобства обрезанных по колени, кафтаны, крестьянские зипуны и нагольные шубы. Под стать верхней одежде были головные уборы и обувь. Оружие — от медвежьей рогатины и копья, сделанного из обломка косы, до турецкого ятагана, украшенного дорогими каменьями. Многие имели луки и колчаны со стрелами. Юрша отметил полное равнодушие к личной безопасности, буквально единицы носили под верхней одеждой кольчуги или куяки, а еще реже — имели щиты.

Все это воинство вытянулось на бело-голубом снегу тремя разноцветными цепочками. Впереди конники прокладывали дорогу в снежной целине. Они выгодно отличались от следующей сзади орды, особенно полусотня Юрши, одетая в достаточно однородные темные кафтаны. Все имели сабли и луки, некоторые короткие пищали.

Оказалось, что идти до Лебедяни верст восемьдесят. Вначале двигались по льду реки Воронеж, потом втянулись в лес и остановились на ночлег. Здесь казавшаяся неорганизованной толпа без суматохи разбилась на ватаги и десятки. Каждый десяток развел отдаленный костер и варил хлебово в собственном котле.

Юршу интересовало настроение этих людей. Во время похода он останавливался и прислушивался к разговорам ватажников. Пока варился ужин, он объехал все десятки. И убедился, что, несмотря на внешнее разнообразие, говорили об одном — о женщинах и грабеже. Это коробило Юршу: собирались проучить наместника, а гроза надвигалась на ни в чем не повинных жителей.

К концу следующего дня вышли к Дону и вскоре оказались в становище Гурьяна. Здесь у всех были шалаши, а у атаманов— землянки. Юрша и Демьян разместились в землянке у Гурьяна. Тот рассказал, что Лебедянь уже третий день обложена со всех сторон. Гонцов, которых шлет напуганный воевода, ловят, допрашивают с пристрастием. От них стало известно, что в крепости пятьдесят стрельцов, две пушки и сотни две мужиков, ремесленников и купцов, вооруженных чем попало.— А воеводе Лебедяни Потапу, — продолжал Гурьян, — я послал письмо с его же гонцом. Предупредил: ежели наших людей, что у него в подвалах, казнить станет, то за каждого из них троих его воев смерти предадим, а его самого на кол посадим да повыше, чтобы видел, как его детей и людей казнить станем.

— И сдержишь обещание? — усомнился Юрша.

— Придется. Кудеяр слова попусту не бросает. Теперь о главном. Мы все атаманы ждем, где укажешь нам стоять.

— Подожди. До сих пор Гурьян считался главным атаманом, вот ты и приказывай. Я — под твоей волей.

— Ладно. Главный атаман знает, что тысяча казаков не могла казанскую стену взять, а ты с сотней одолел.

— Не совсем так, Гурьян. На участок стены взошла моя сотня вместе с казаками. К делу ли эти воспоминания?

— К делу. Ты, Юрий Васильич, становись за первого воеводу. Скажу почему: град сей укреплен лучше, чем я думал. Ежели без хитрости, много людей положим. А ты что-нибудь придумаешь.

— А себя кем мыслишь?

— Куда пошлешь, там и буду.

— Вот на дело идем, Гурьян. Мы — русские люди идем на русских же людей. Твои вои готовятся грабить горожан, насиловать их жен.

— Не нами заведено такое. Издревле русские русских бьют. Удельные князья друг другу горло грызли. Твой отец усмирял их огнем и мечом. А дед, прадеды твои по указке татар усмиряли русских же. А у нас тоже цель, хотя и поменьше. В этих местах много поселений и заимок Кудеярова братства. Воеводы здешние знают об этом, но не громят, не доносят в Разбойный, предпочитают жить в мире. А ежели появится приказ из Москвы — разорить такое-то поселение, не торопятся исполнять. Другой раз прямо извещают: уходите, мол, государевы вои идут. А тут? Воевода Потап объявил войну Кудеяру! Ну что ж, захотел войны, получай сполна! Нужно, чтобы Кудеяра уважали. Иначе погибнет наше братство!

— Уговаривать меня не надобно. Пусть живет Кудеярово братство! Теперь кто кем будет. Ты все ж главный атаман, меня объяви своим товарищем. Мое слово — твое слово. Завтра с тобой едем осмотреть стены. Писцы у тебя есть? Надо записать, кого куда ставить.

— Писцов нет, но я всех помню. Восемнадцать ватажек, три сотни, восемь десятков пеших и три с половиной десятка конных, да твоя полусотня. Одна пушка, три бочонка зелья и десять людишек при ней. При мне два десятка конных гонцов. Сколько в каждой ватажке говорить?

— Сейчас не надо, завтра. А писцы нужны, вдруг с тобой что. Найдешь троих грамотных?

— Найдем.

— И еще: пеший люд доспехов не имеет. Хоть щиты надо поделать.

— Где же ты их поделаешь, у нас тут кузни нет.

— Лес есть, лозы вокруг тьма. Прикажи завтра моих ребят разослать по ватажкам, они покажут, как плести.

— Разве плетенка удар выдержит?

— Ослабит, если с умом плести. А от хорошего удара и железный щит разваливается. Щит из лозы плетется как дно для корзины. Между двумя днищами мешковина, онучи запасные, все, что в заплечном мешке лишнее. На худой конец — лыки, береста. За двадцать сажен от стрелы сберегает.

— Ладно, будь по-твоему. Еще что?

— Потом пусть лестницы ладят. Какая высота ограды?

— Сажени полторы-две.

— Лестницы двухсаженные, по две на каждый десяток. Да построже прикажи. Лучники пусть стрелы готовят. Будут позади первых наступающих идти, оберегать их. Мои молодцы показать могут, как делать все это. Пошли их для того в каждую ватажку.

Городок Лебедянь находился на краю Донской поймы, на левом берегу старицы, и состоял из двух частей. На всхолмленной части возвышался густо застроенный детинец. Его окружал частокол из толстых бревен, перед частоколом — ров. Вокруг детинца — недавно расселившийся посад. Его основательно укрепить не успели, и сейчас на глазах ватажников спешили залатать дыры. Разрушали постройки и бревнами заваливали те места, где не было частокола, рыли рвы, делали насыпи.

Ватажники расположились вокруг города на расстоянии двух полетов стрелы. Тут они обогревались около костров, тут же стояли их шалаши.

На льду старицы Юрша остановил коня и долго присматривался к посаду. С этой стороны вообще не было никакой ограды, только высокий земляной вал, насыпанный на обрывистом берегу старицы. Несколько баб подносили на коромыслах бадейки и выливали на край ската воду. Гурьян спросил:

— Что, Юрий Васильич, можа, тут по лестницам вбежать, нежели на частокол? И укреплений не видать, одна башня на краю.